Литературная Газета, 6559 (№ 28/2016)

можешь говорить как старший брат.

Молдаванина пригреть сумеешь,

чтоб тебе сварганил стол и дом.

Но доныне непонятно мне лишь,

почему живём с таким трудом.

И труда вокруг почти что нету –

только ля-ля-ля да тра-та-та…

Нам Господь в аренду дал планету –

милую, а мы-то гопота.

Не умеем малым обходиться:

солнышком – и то ведь хорошо.

И доступны воздух и водица,

и девица, и ещё, ещё

что-то в небе чудное клубится.

Отцу

Из шеи моей выдувал клеща,

никогда не давал леща,

зато на мой крючок пескаря

насаживал, когда я

был ещё слишком мал,

чтоб сам хоть что-то поймал.

С тех пор уже никогда не ловил

ни пескарей, ни клещей,

а на крючке многократно был

в силу порядка вещей.

И никого больше рядом нет,

кто мог бы леща – но не дал.

И стал мне темней этот белый свет,

темнее, чем ожидал.

Исповедь очкарика

Е.Ч. Без очков не могу разглядеть прелести мира,

а очки на переносицу давят, отвлекают.

Ну, допустим, чудесна Северная Пальмира,

а вот – не втыкает.

Ну, допустим, прелестны ещё молодые формы,

но не вижу (уже без очков) – ну совсем! – содержанья.

И когда отмечаюсь, что есмь, – то, видать, для проформы

и – для поддержанья…

Поддержанья очков на носу – значит, нос-то на месте,

типа можно и чуять, и видеть, и славить Бога.

Даже можешь служить распространителем благой вести,

что терпеть немного.

Что сначала – все как один, но, глядишь, – воскресли,

только кто это углядит, до сих пор неясно.

Если буду я без очков, не увижу, хоть тресни,

как же всё прекрасно.

«ЛГ» поздравляет своего автора, известного русского поэта с 60-летием и желает крепкого здоровья, хороших стихов и светлых дней!

Cамый яростный попутчик - 2

Cамый яростный попутчик - 2

Литература / Литература / Лавренёв - 125

Денисенко Сергей

Теги: Борис Лавренёв

Юбилей революционного романтика Бориса Лавренёва

Советский читатель искренне любил творчество советского писателя Бориса Лавренёва (1891–1959). Востребованность его произведений была настолько велика, что несколько раз издавалось его собрание сочинений (1928–1930, 1931, 1963–1965), а уже в 1934 году он удостоился первой прижизненной монографии о своём творчестве (З. Штейнман. «Навстречу жизни»). Факт тогда очень значимый. Тем более для писателя-«попутчика».

Тогда этих самых «попутчиков» обычно не издавали и не привечали. Тогда издавали «правильных» советских писателей – Фадеева, Полевого, Твардовского, Федина… А «попутчик» в советской литературе – он и был «попутчик». Наш-то бронепоезд – вперёд, как известно… Но этот попутчик оказался чрезмерно талантливым. И как-то ему повезло. «Свезло», как говорил один булгаковский персонаж.

Положение автора было довольно шатким, ещё один шажок – и недалеко до «врага народа». Но революционный романтик всё же удержался в советском литературном пространстве: революция его спасла.

Прозвание «революционного романтика» закрепилось за Лавренёвым сразу – и, надобно сказать, по праву. «Вам тишина и мир – мне свет урагана, – писал он, – стада испуганных звёзд над морской бездной и торжественный хорал беспокойных валов». Обожествляя революционный пафос, этот «попутчик», подобно маршалу Будённому, все скакал и скакал на своем белом жеребце и не замечал, что впереди уже двигался танковый корпус советской литературы.

Но только временем поверяется всё. И современные читатели, как и первые читатели Лавренёва, всё равно заплачут, когда Марютка в «Сорок первом», застрелив своего возлюбленного… Давайте лучше прочтём:

«Она… попыталась приподнять мёртвую, изуродованную голову и вдруг упала на труп, колотясь, пачкая лицо в багровых сгустках, и завыла низким гнетущим воем:

– Родненький мой! Что ж я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!»