Литературная Газета, 6561 (№ 30/2016)

– Горького он обожал, конечно. И вообще он обожал всех тех людей, которые вывели его в люди. У него было пять кумиров – Ленин, Дзержинский, Есенин, Жуков и Горький. В общем, видите, разные совершенно личности, все они играли важную роль в его жизни. Конечно, он относился к ним с огромным пиететом и очень много писал о них, очень много выступал перед аудиторией. Он вообще был прекрасный оратор. Коллеги просили его выступать последним, потому что брать слово после него всегда было трудно. Я написал о нём книгу «Сыновний поклон».

– Отец продолжал работать на заводе?

– Да, оставался на «Серпе и Молоте», куда пришёл после коммуны, – он ведь был беспризорником. Одновременно занимался литературным объединением «Вальцовка». Потом отец его возглавил и вёл до самой смерти. Лито впоследствии его именем назвали.

– В доме, наверное, царила особая атмосфера?

– Конечно! Отца всегда окружали многочисленные посетители. Маленьким я видел, как его постоянно навещают друзья – у него ведь была контузия, которую он получил 10 мая, уже после Победы. В Праге на их мирно стоявшую часть вдруг вышло несколько «тигров», по-моему, 9 машин, – танки долбанули так, что отца контузило и ранило в голову.

– Он добровольцем отправился на фронт?

– Нет, он ушёл воевать в 42-м году, окончив пулемётное училище. Но очень быстро узнали, что он поэт, и перевели его в дивизионную газету. Лейтенантом он войну начал, в том же звании её и закончил.

– Сильно ли повлияла война на поэзию отца?

– Понимаете, он вообще не любил писать беспредметные стихи. Писал некоторые по заказу, например для газеты – он очень дружил с «Вечерней Москвой». Скажем, запустили спутник – попросили дать какое-­то стихо­творение. Он не любил эти общественно-политические стихи, но писал. Писал для того, чтобы как-то поддержать тонус, и потому что считал их востребованными, стиль его всегда людям нравился. А наиболее яркие стихи о войне у него – «Письмо дочурке», «Апрель» (посвящено хирургу, которая его оперировала, – Валентине Поляковой), «Фронтовая заповедь», «Сыновний поклон», «Адмирал Нахимов», «Мамаев курган» (к нему Константин Листов написал музыку, и, по-моему, до сих пор эту песню исполняют).

– Вам его творчество нравилось?

– Да. Вначале я, конечно, не спорил, слушал с благоговением, но потом постепенно начал вникать, и иногда мы уже с ним разговаривали на какие-то серьёзные темы. Когда он умер, я только начал догадываться, почему он так долго не спал. Он ложился и читал до четырёх-пяти часов утра. А потом засыпал и спал так до полудня – до часу. Он боялся ареста, потому что близко дружил с Ярославом Смеляковым, которого несколько раз арестовывали. И отец, естественно, ожидал, что следом возьмут и его.

– Каким был в школьные годы ваш круг чтения?

– Я увлекался военной темой, очень много перечитал книг о Великой Отечественной. Особенно любил Эммануила Казакевича, интересен был Константин Симонов, читал Семёна Бабаевского, но его вещи и тогда мне казались слишком лакированными. Потом c удовольствием открывал для себя мемуары военачальников. Из всех выделял, само собой, маршала Жукова. Как-то легко отгадывалось, что многие пишут неискренне, особенно Ерёменко. А Жукова папа очень уважал, хранил книгу Георгия Константиновича с дарственным автографом, написал о великом полководце поэму, своё последнее произведение.

– Невыдуманные героические сюжеты «цепляли» сильнее приключенческой литературы?

– Для меня сам жанр был мало интересен. Правда, фантастику Александра Беляева очень полюбил. Потом запоем читал про подвиги чекистов. Вообще образ разведчика всегда был для меня притягательным, вызывал живой интерес. Что касается жизни нашей – «Секретаря обкома» Всеволода Кочетова я прочитал, мне подобное было не по душе.

– Официоз не жаловали, значит?

– Нет, как-то не воспринимал. Но пристрастился к публицистике. А из зарубежных авторов мне одно время нравился Ремарк, тогда он с Хемингуэем были всеобщими кумирами. «Три товарища» меня поразили совершенно. Как и роман Фитцджеральда «Ночь нежна», напечатанный в журнале «Иностранная литература», который я выписывал.

– 60-е годы – время вашей молодости. По духу вы из поколения шестидесятников?

– Нет. Я был позже. Для меня та песня пронеслась где-то около. Я видел всех этих ребят, видел Рождественского, Евтушенко.

– Как вы к их поэзии относились?

– Прекрасно, но я не был близок с ними.

– И в Большую аудиторию Политеха не заглядывали?

– Нет, не ходил. Я просто очень много работал. Я был трудоголиком, скажем так.