Литературная Газета, 6561 (№ 30/2016)

Многому отец его выучил: читать и писать, время по компасу и солнцу узнавать, о птицах, о зверях рассказывал, как их добывают, как язык животных понимать… Только пустых разговоров не терпел:

– Праздное слово сказать – что без ума камнем бросить. Бойся-перебойся пустого времени – это живая смерть… Слыхал ли, поют:

Лёжа добра не добыть,

горя не избыть,

чести и любви не нажить,

красной одежды не носить.

И ещё скажу – никогда не печалься. Беда не в том, что в печаль упадёшь, а горе – упавши, не встать.

Отцу обязан был он всем «поморским» строем своей души. Шергин напишет о нём («Поклон сына отцу»), напишет без жалостливого сиротского вздоха, и это молчаливое благородство истинной сыновней любви, только оно может быть залогом будущей доброчестной жизни сына…

Всякий поморец умел слово сказать, да не так красиво, как старый мореход Пафнутий Анкудинов. Мерным древним напевом начнёт, бывало, штурман былину сказывать:

Не грозная туча накатилася,

Ударились на Русь злые вороги.

Города и сёла огнём сожгли,

Мужей и жён во полон свели…

Кончит былину богатырскую – запоёт скоморошину. Да ещё приправит шуточкой: «У меня уж не запирается рот. Сколько сплю, столько молчу. Смолоду сказками да песнями душу питаю». И охоч слушать Пафнутия Осиповича Борис. И складное, красовитое его слово не дюже складно потом пересказывает.

В отроческие годы хочется успеть во всём. И вслед за талантливыми сказителями Анкудиновым и крестьянкой Бугаевой юноша начал исполнять «легендарные истории, сказки, былины» , записывать их печатными буквами в тетради, сшитые в «книги» .

Едва ли мог представить тогда паренёк всю серьёзность своего увлечения – ведь гораздо больше времени и сил с жаром отдавалось рисованию виденных в порту рыбацких, торговых, военных судов, с тщанием знатока прорабатывались детали оснастки. Затем пошли орнаменты, заставки старинных книг, он учился писать иконы в поморском стиле, расписывал утварь, копировал особый вид рукописного почерка – поморскую вязь. Страсть разжигалась живописью: в каждом городском доме висели сработанные соловецкими богомазами картины корабельной тематики, во флотском экипаже створки шкафов были расписаны изображением верфей, морскими баталиями. Подлинно золотыми именует он своё детство и юность, потому как обогатился на всю жизнь сокровищем, которое не ветшает. И в 17 лет Шергин становится студентом-строгановцем.

Да вот только, постигая профессию художника, не может одолеть он влечение к северному слову – выступает рядом с известной сказительницей, пинежской старушкой Кривополеновой в Обществе любителей российской словесности, иллюстрирует своим пением лекции видного фольклориста Юрия Соколова в Московском университете.

Время тогда было удивительное: в Петербурге и Москве происходило новое открытие «края непуганых птиц» – выходят книги М. Пришвина, А. Чапыгина, Н. Клюева и ряда фольклористов, записанных от Беломорья до Перми, которые станут классикой. И Шергин, уже хорошо известный в кругах учёных – любителей «живой старины», командируется Академией наук в Архангельскую и смежные губернии для записи фольклорных произведений. Удивлённые обширностью эрудиции молодого человека (и книжность, и живопись, и история!), покорённые его певческим мастерством, земляки станут привозить ему в Москву, куда он переезжает на жительство в 1922 году, заветные «стогодовалые» книги с Севера и из Сибири. И около девяти лет научный работник Института детского чтения Наркомпроса Шергин пять дней в неделю в разных аудиториях пропагандирует северный фольклор.

Перед русским крестьянским искусством, считал он, неуместны гордые позы. Негоже пренебрегать тем, что должны беречь и где нам зачастую следует учиться. Но времена меняются, и это «исчезающее уменье» воспитания человеческой души в живом его виде перенять уже невозможно. Остаётся лишь запечатлеть это уменье как можно глубже и полней печатным словом. И в 1924 году Борис Шергин издаёт свою изначальную «московскую» книжку «У Архангельского города, у корабельного пристанища». Это необычная и, пожалуй, первая в нашей литературе книга обработок старинных народных былин-баллад. «Человек без прошлого – сирота, – писала тогда профессор Покровская, чутко уловив сверхзадачу писателя. – Потому что душа глубоко корнями уходит в родную почву, а если вырвать её – высохнут корни, будет перекати-поле… Родина наша во всём: и в пейзажах, и в домах, и в крестах на могилах, и в старине, и иного больше – в искусстве».