Литературная Газета, 6568 (№ 38/2016)

А знаменитые демократические «апелляции к городовому»? Как известно, славянофилы не менее, а может быть, и более западников подвергались при Николае I цензурным и полицейским гонениям. Но вот что интересно: нередко они были вызваны упомянутыми «апелляциями к городовому», едва завуалированными доносами о нелояльности властям в западнических изданиях. Такой вот способ «идейной борьбы», у нас возлюбленный и ныне. При этом сами западники не уставали попрекать Сергея Тимофеевича Аксакова за его трёхлетнюю службу цензором в Москве, хотя более справедливого и объективного цензора, чем он, трудно было сыскать. Например, летом 1830 года он отказался курировать журнал «Московский телеграф» своего идейного противника Н. Полевого, чтобы его не обвинили в предвзятости. Когда же Аксаков в 1831 году получил выговор за то, что пропустил в журнале «Телескоп» статью соратника Белинского Надеждина «Современное направление просвещения», то написал весьма резкую объяснительную записку Бенкендорфу. Но он же приостановил публикацию трагедии «Марфа, посадница Новгородская» своего единомышленника Погодина из-за «неблагоприятной политической ситуации».

С литературной деятельностью С.Т. Аксакова и вообще славянофилов связан другой запущенный западниками миф, что они будто бы ратовали писать и сами писали на каком-то архаичном, чуть ли не церковнославянском языке, согласно заветам Александра Семёновича Шишкова. И многие этому до сих пор верят. Но возьмём прозаический дебют Аксакова – миниатюру «Буран» (1834). Разве это какая-то архаичная проза? «Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыханье, ревел, свистел, выл, стонал, бил, трепал, вертел со всех сторон, сверху и снизу обвивался, как змей, и душил всё, что ему ни попадалось». Ничего не архаичная, а современная даже по нынешним меркам проза, напоминающая картину метели в «Капитанской дочке» Пушкина и рассказе Л. Толстого «Метель» (отметим, что оба этих произведения написаны позже «Бурана»). А когда в 1852 году вышли в свет «Записки ружейного охотника» С.Т. Аксакова, Гоголь написал ему, что хотел бы видеть героев второго тома «Мёртвых душ» такими же живыми, как его птицы. По мнению же Чернышевского, не относившегося к почитателям писателей аксаковского круга, «ни одна западная литература не похвалится чем-либо, подобным «Запискам ружейного охотника». Скажу больше: если бы кто-то в европейской литературе создал не то что нечто похожее на «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука» (произведений на эти темы в Европе писалось немало), а равное по уровню, то его бы возвели в ранг бессмертных. А у нас – ну, Аксаков… Неплох, конечно, но ведь были уже в то время Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лев Толстой… Однако они, как отмечалось выше, были в том числе и потому, что до них и одновременно с ними в русской прозе трудились Аксаков, Бестужев-Марлинский, Гончаров, Григорович, Одоевский, Павлов, Писемский, Соллогуб… Фон-то был совсем не средненький! Это они подняли пресловутую планку, которую приходилось преодолевать будущим титанам нашей литературы! Добавьте к этому неугомонную деятельность С.Т. Аксакова и его сподвижников по организации всяких альманахов и журналов, – было где печататься, причём уже не задаром, как прежде, а за гонорар! А где, собственно, велись жаркие споры славянофилов и западников? Преимущественно у Аксакова и в других славянофильских гостиных, причём оппонентами западников были не какие-то заскорузлые, карикатурные русопяты, а образованнейшие, знающие по несколько европейских языков люди. Западники того времени, даже самые умные, преимущественно пробавлялись брюзгливым нытьём, а славянофилы создали в дореформенном русском обществе ту атмо­сферу, что ныне лаконично выражена баннером «Россия, вперёд!». А позитивное влияние Аксакова и его окружения на молодую русскую музыку? Славянские и русские темы преобладают в репертуаре композиторов «Могучей кучки», были им близки и идеи славянофилов, судя по переписке, например, Мусоргского. А драматургия Островского? А «русский стиль» в живописи и архитектуре второй половины XIX века?