Я не могу остановиться. Не ем, не отдыхаю. Никуда не выхожу. Мне нельзя выходить, пока не кончу. Но я и сам не хочу. Я начал понимать колькотар. Он шепчет. Он нашёптывает мне, что надо делать. И я слушаю его. Иногда звенит в ушах. И тогда меня тошнит. Иногда кружит и блестит. И тогда я прислоняюсь к стене и жду. Когда прекращает, я вновь у холста. Иногда я хочу есть. Очень хочу. Но не могу выйти. Тогда я пью маленькими глотками кипяток. И отпускает. Время, как мёд. Тягуче и медленно. Время, как ветер. Стремительно и незаметно. То темно, и тогда я блуждаю вдоль четырёх стен. Пока силы меня покидают. И сворачиваюсь клубком в одном из углов. Жду рассвета. Не дожидаюсь никогда. Перед самым светом всегда проваливаюсь. Иногда на столе появляется еда. Иногда она исчезает. Иногда мне кажется, что я не один. И тогда я слышу голоса и тени. Они кружат по мастерской, говорят эхом, смеются, буравят взглядом, а потом останавливаются. Останавливаются и долго-долго стоят у меня за спиной, пока я пишу, не двигаются, не издают ни звука. А когда я оборачиваюсь, никого нет. Никогда не было. Иногда из-за двери доносится звон тарелок и запах жареных яиц. Иногда из-за стены просачиваются липкий скрип и стоны. Я затыкаю уши. Я пытаюсь сосредоточиться. Но шум мне не даёт сосредоточиться. Он мне мешает. Мешает колькотару смешаться с чёрным. Я мешаю его с чёрным. Я люблю чёрный. Чёрный – вместилище всех красок. Виноградная чернь. Noir de vigne. Rebenschwarz. Она древняя. Её знали ещё во времена Плиния и Ветрувия. Древесная чёрная липовая, ивовая, сосновая, обыкновенная. Пробковая чернь, испанская чернь. Трое не видят, не понимают разницы. А я всё вижу, всё понимаю. А минеральные чёрные... Это целый мир. Кто-то дёргает меня за рукав и подносит к губам горячее. Открываю рот. Жую. Глотаю. Открываю рот. Жую. Глотаю. Натуральный чёрный мел, земляная чёрная. Открываю рот. Жую. Глотаю. Что-то жирное течёт у меня по подбородку. Вытирают. Турская чёрная земля. Чёрная земля во времена Ченнино Ченнини пользовалась большим распространением среди живописцев. Дают запить чем-то сладким. Фламандцы, по свидетельству де Майерна, часто писали чёрной землёй из Тура. Опять подносят к губам горячее. Открываю рот. Жую. Глотаю. Ведь тогда существовали два вида чёрной земли: жирная и тощая. В живописи применялись, конечно, почти одни только тощие земли из чёрных сланцев. Меня гладят по плечу и дают хлеб. Я жую его. Глотаю. Если бы только у меня была слоновая кость жжёная. Великий Elfenbeinschwarz. Noire divoire. Её умели приготовлять ещё во времена Апеллеса. Ей пользовались большинство живописцев как южных, так и северных школ. Жжёная слоновая кость рождает самый чистый, интенсивный чёрный цвет. Она отличается абсолютной глубиной. И если бы я мог, она была бы моей. Но для колькотара я могу предложить лишь её сводную. Чёрную жжёную кость. Beinschwarz. Noir dos. Но, впрочем... Её рыжеватый оттенок может понравиться колькотару. Меня раздевают и ведут по длинному коридору. Четыре руки меня сажают в холод. А что если использовать ламповую копоть? Копчёные чернила или сажу льняного масла? Сажу мастиксовую или терпентинную? Вначале что-то мокрое и горячее лижет мои ступни, а потом медленно поднимается выше, облизывая голени, колени, бедра. Я покрываюсь мурашками. Пахнет сыростью и мылом. Четыре руки трут меня. Мочат мне голову. Капают на макушку что-то вязкое. Трут голову пеной. Всё же нет. Нельзя колькотар мешать с ламповой копотью. Её светочувствительность и прочность недостаточно изучены. Нельзя. Нельзя подвергать его такой неопределённости. Меня поднимают и закутывают во что-то мягкое. Сразу становится тепло. Пока меня ведут по длинному коридору, вспоминаю, что у меня ещё есть вишнёвая чёрная косточковая и персиковая. Noir de pêche. Они рождают красивый чёрный цвет. Он может хорошо лечь вместе с колькотаром. Взбивают подушку, открывают одеяло, одевают меня в пижаму. Четыре руки укладывают меня в постель. Нет. Всё же, жжёная кость. Да. Мягко и тепло. Как в утробе. Буду делать на костях. Что-то тяжёлое давит на глазницы, и я засыпаю.
Я
Могу.