Литературная Газета, 6583 (№ 03/2017)

Писать Соколов начал очень рано. В 1947 году после окончания школы он поступил в Литературный институт им. Горького. Знаменитый институт, мифологическое пространство нашей словесности и города Москвы – Тверской бульвар, дом Герцена… «Вот пройдусь я по бульвару, по Тверскому...» И вообще с этим местом связаны имена многих выдающихся людей нашей культуры, а среди них – имя Владимира Соколова. В 1952 году он завершил учёбу в нём. В 1953-м вышла его первая книга стихотворений «Утро в пути». Он много печатался, у него вышло более 30 стихотворных сборников, однотомное и двухтомное собрания сочинений. В начале 80-х он был удостоен Государственной премии СССР, а в 90-е – Международной Пушкинской премии. Признание его не обходило, поэта ценили, любили. Причём его самостоятельность, равноудалённость от соперничающих лагерей, школ, групп всегда вызывала уважение. Его не занимали карьера и популярность. Когда-то Пушкин написал о Боратынском: «Он шёл один и независим». Так и Соколов – при всей известности, при всех дружбах и отношениях был один и независим. Поэт как-то заметил, что для него всегда была важна традиционность в высоком смысле этого слова. Это вовсе не рядовая традиционность – стилистическая, лексическая, ещё какая-то. Он жил в духе традиции, а не в форме традиции. Отсюда такое глубокое понимание предназначения и смысла искусства, поэзии. Вот строки из его знаменитого стихотворения «Сальери»:

Сальери, мастер в высшей мере,

Лишь одного не разумел:

Что сочинять умел Сальери,

А слушать нищих не умел.

Как просто и как сильно! Или одно из его чудесных созданий, кстати, вещь очень трудная, ибо воссоздать в стихе, что есть музыка, по сути, невозможно. Но автор одолел невозможность.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты меня не оставляешь,

Что ты лица не закрываешь,

Себя не прячешь ни за что.

Спасибо, музыка, за то,

Что ты – единственное чудо,

Что ты душа, а не причуда,

Что для кого-то ты ничто.

Спасибо, музыка, за то,

Чего и умным не подделать,

За то спасибо, что никто

Не знает, что с тобой поделать.

Начала, рождающие стихи Соколова, волшебно легки, летящи. Это ход облаков, это паденье снега, это лёгкость дождей, это лёгкость того, как проходит женщина в твоей жизни, в твоей судьбе, по улицам твоего города, по дорогам твоей страны. Всё это вырастает в совершеннейшую не­обыкновенность.

Я Вас люблю всей тенью

Сугробов и ветвей,

Как робкое растенье

Домов и фонарей.

<...>

Я Вас люблю глазами

Оледеневших лип,

Заборами, углами –

Где улочек изгиб.

Иногда о Соколове писали как о классическом импрессионисте в русской поэзии. Простейшие мгновения он передаёт очень хрупко, музыкально и драматически.

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви...

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

                            «Венок»

Поэт из «неразберихи» самых частных деталей выходит к чему-то таинственно всеобщему. И никогда не оказывается ритором, стихослагателем, резонёром. Вот стихотворение огромного внутреннего размаха, распахнутости чувств при редкой аскезе – ритмической, словесной, образной.

Нет сил никаких улыбаться,

Как раньше с тобой говорить,

На доброе слово сдаваться,

Недоброе слово хулить.

Я всё тебе отдал. И тело,

И душу до крайнего дня.

Послушай, куда же ты дела,

Куда же ты дела меня?

На узкие листья рябины,

Шумя, налетает закат,

И тучи на нас, как руины

Воздушного замка, летят.

Как говаривал известный литературовед, профессор Литинститута, пушкинист, любивший поэта, Михаил Ерёмин, «не стихи, а чудеса». Как писал Блок – «чтобы делать искусство, это надо уметь». Соколов обладал даром слышать звон и музыку мира, умением выразить их «последними словами». У Георгия Иванова, очень ценимого Соколовым в последние годы жизни, есть такие строки:

По улицам рассеянно мы бродим,

На женщин смотрим и в кафе сидим,

Но настоящих слов мы не находим,

А приблизительных мы больше не хотим.

Понятно такое внимание Соколова к Иванову. Здесь родство и сродства душевно-духовного устроения, особого рода художественности и обречённой простоты. И вот у Соколова:

Упаси меня от серебра

И от золота свыше заслуги.

Я не знал и не знаю добра

Драгоценнее ливня и вьюги.

Им не надо, чтоб я был иной,

Чтоб иначе глядел год от года.

Дай своей померцать сединой

Посреди золотого народа.

Было бы в высшей степени бестактно писать, о чём думал и чем жил Соколов с конца 80-х гг. прошлого века и до дня своей кончины. О том, как он относился к тому, что происходило в стране, что происходило в мире, что происходило с человеком. Вообще что происходило… Я имею в виду, конечно, не только социально-политические обстоятельства, не только крушение одного, создание другого. А вообще время, когда разваливалась сама плоть времени, когда деформировался «шум времени», когда мир будто бы покидала его музыка. У Блока есть поразительный образ – «бушующее жизнью слово». Такое слово было даровано Владимиру Соколову.

Мне страшно, что жизнь прожита,

Что смерть – это значит домой,

Что снова трясёт нищета

На грязных вокзалах сумой.

Что родина – это слеза,

Что мать – это холм без креста,

Что вор, закативши глаза,

Гнусит: «Мир спасёт красота».