Литературная Газета, 6588 (№ 08-09/2017)

– Так… вот если для меня – то побыть в огромном поле, под синим небом, и, чтобы кругом жёлтый лист падал. А люди – всё равно, что колхозники. Всё же лучше, что колхозники – писатели. Может быть. Не знаю.

– День пасмурный был же?

– После обеда разъяснило.

Тетя занялась помидорной рассадой, а я пошла на поезд. Март нынче тёплый. Снег подтаял, заледенел. И поверху перекатывается на ветру белая крупа.

Лавр – маленький да егозливый. А Ревертин – ему только на собраниях выступать. Таких, как Лавр, в партию никогда не брали. Неблагонадёжность на лице написана. Хотя заставляет лицо чертами своими вспомнить Маркса и Энгельса вместе. Без Ленина. А Ревертин ещё в студентах стал коммунистом.

Лавр – любитель живописи. Чтоб в воде облака отражались, рябь бежала. На берегу церквушка. Русь по Левитану. Лавр с художниками задружился, картин себе по пьяни от них натаскал. А художники взяли и пить перестали. Некоторые потому, что умерли. Другие состарились. По разумению мало кто. Обозрел тогда Лавр свою коллекцию и продал. Продешевил, конечно. Но и досталась задаром.

Про Ревертина тихонько говорили, что он Троцкого, отбывавшего ссылку в Верхоленске, внук. Не слыхал он этих разговоров. Бабушка ничего не говорила. Родителей не знал. В детдоме вырос на сельском приволье, на семи холодных сибирских ветрах.

Ревертин художников знал, как и Лавр. А ни одной картины ему не подарили. Не пил, живописи не любил. Очень-очень любил выступать. Темы – патриотизм, сельское хозяйство и – «если в кране нет воды». В кране вода всегда была. Хорошая, ангарская. Ребята старались, чтобы про них худое не думали.

Лавр – писатель. Маленький, жалкий, больной. Ревертин – журналист, заметный, а спохватишься – и сказать нечего. Будто его нет. Одно имя в паспорте.

– Лешаёночек ты мой! – с умилением произнёс Лавр, опускаясь на колени в зелёную нежную травку, едва пробившуюся на бережку. Внизу под крошечным обрывчиком был омуток. В нём кружились, лопаясь и лопоча, пузырики, будто кто-то снизу выдувал их соломинкой.

Лавр стоял на коленях, пока слезинки не капнули на его седую бородёнку. Поднялся, осенил себя крестным знамением, чтобы весенние берёзы видели: «Господи, прости мя грешнава». И поплёлся к труду своему писательскому.

А начинал как! Приедет в бурятскую юрту про передового чабана писать – вечер благоухает, травы расстилаются. Бродят овечки, вскипает бухлеор на тагане. Полог войлочный приветливо откинут. Лавр красивый, лицом мужественный (Энгельс), все от него без ума. Всем кажется, будто на их родственника похож. Вот наестся он баранины с водкой и зелёным чаем, сразу девку подавай. С детства был своим пупырём озабочен.

Да где подавай? Хозяева убьют. И русские сёла кругом не лучше – семейские, староверческие. В город бы надо из сельских корреспондентов подаваться. Там девки бесхозные. В университете понял.

Уползёт Лавр в степь пьяный. На земле лежит. Земля – богиня.

Вскоре стал Лавр жителем города. Говорок картавый, глаза большие, с нечистотой некой. Губы толстые в меру, черты строгие. Отчего девки на шею не вешаются – понять не может. Но хочет. Жена и дочь малолетняя его от девок выхаживают. Не утерпел ведь, в семейском селе девку завалил – заставили наутро жениться на ней её родичи. Чёрт он или не чёрт – даже не посмотрели. По их понятиям – это второе. Кто лишил девственности, тот и муж. Деревенские судьбе покорные.

Великим писателем стать Лавр задумал. Огляделся кругом – пригорюнился. Большущую величину рядом заметил. А при ней Ревертина.

И. Левитан. Вечерний звон

Если стать великим писателем, то нос будет в табаке. И Лавр начал стараться. Устроился сторожем. Жильё получил как начинающий, подающий большие надежды прозаик. Или жене дали? В квартире пустовато, зато дочка беленькая растёт, по полу стучит панцирем хромоногая черепаха Фридрих.

Лавр начал в свою сторожку девок городских водить, и однажды пронзила его мысль. Неродной он у матери, а от жидовина сосланного. Подловил тот мать, когда она серпом рожь жала. Зажмурился от картинки такой Лавр. Если замужних лапать, то в случае чего алименты платить не придётся. Какая мысль!

На Лавра напало вдохновение. В пять утра отправлялся бродить по рассветному городу после ночи работы за письменным столом. После прогулки спал. Чем не счастье!

Зависть съедала. Читал он всех, кто в слове его превзошёл. Почистил домашнюю библиотеку. Оставил Тургенева да… того, кого хотел превзойти. Представлял огромный свой портрет с подписью: «Великий писатель земли Русской». А почему писатель? Не физик, не геофизик, не космонавт? А в школе учился плохо.

В пятьдесят лет подвёл предварительные итоги: «А знаменит ли я?» Оказалось, недостаточно. А сил сколько к этому приложено! Издал избранное. В нём всё прежнее, но в новой обработке. Со словарём Даля сверялся, словечки старорусские вставлял в речь сибирских мужиков и баб. Не было ни одного издания, где бы не напечатался. На родину поехал. Напился. Упал в степи. Прижался. Голова кружится, болит, нет упоения. И степь одичала. Ни русских песен, ни бурятских не раздаётся больше в ней.