Литературная Газета, 6603 (№ 25/2017)

Тая Воробьёва

Золотой абрикос осыпается

Золотой абрикос осыпаетсяВыпуск 6

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Лицей

Теги: Владимир Косогов , поэзия

Владимир Косогов

Январь в Новом Афоне

Выходит человек и видит чёрный снег,

И лучше срифмовать уже нет силы.

Печаль светла, но длится целый век,

От моря тянет, словно из могилы.

Налево повернёшь – сверкнёт абхазский нож.

Зрачки красней мороженой рябины.

По снегу как ошпаренный идёшь.

И снятся, кто мертвы, но так любимы.

И горы впереди на каменных клешнях,

Могучие, как профиль богатырский:

Спускаются с небес и гаснут на углях

У кельи монастырской.

На горьком языке

I

Планы на первую пенсию:

Собраться без танцев, но с песнею

И двинуть на пасмурный юг

В самолёте Москва – Каюк.

В иллюминаторе – облако.

Вышло всё, видишь, вона как!

Скрутило напополам,

Но буковки – не отдам.

Это мои клинки, мои станки,

Мои здоровые позвонки,

Они ещё не хрустят, огнём не горят в ответ.

Буковкам сносу нет...

II

И звезда не говорит со мною,

Как с другой звездой.

Кран пищит с холодною водою,

Неживой водой.

Пленники храпят на всю палату,

Сёстры тоже спят.

Но ко мне относятся как к брату:

Нищий духом – свят.

Всё начну с начала, но сначала

Выиграть смертный бой,

Чтобы не испачкать покрывало

Кляксой кровяной.

Чтоб летели молнии, гремело

Небо и земля.

Чтобы обездвиженное тело

Верило в себя.

Чтобы встали пленники с кровати,

Слыша этот гром,

Летней духоты, как Благодати,

Выпить перед сном.

III

Выходишь в коридор

Побыть опять никем,

Уставишься в упор

В дурацкий манекен:

Не крутит головой,

Пластмассовой ногой

Не дёргает. На кой

Остался он такой?

Покурим на двоих?

Но манекен пропал

В палате для кривых

Людей или зеркал...

IV

Ушли и свет не погасили.

Одна на всём материке

Мерцает лампочка Мессии

На оголённом проводке.

К чему метафоры такие,

Где смысла не поймаешь в сеть?

Раз не возьмёт анестезия,

На проводочке мне висеть...

Не для того, чтоб боль в суставах

Прошла и выпрямило грудь.

А просто есть такое право –

Уйти и лампочку свернуть.

V

Раба Божия новопреставленного Николая

встречают братья Пётр, Сергей, Иван.

Загробную жизнь именно так представляю –

мягкий диван,

сидят вчетвером, о прошлом талдычат сказки,

сад-огород, прочая ерунда.

Был Николай в завязке,

не помогла даже живая вода.

Душу, к Тебе отошедшую с истинной верой,

по совести упокой.

Порохом станет память, а время – серой:

задачка по химии, писанная Лукой.

VI

Шершавой проведёшь ладонью

мне по лицу, когда опять

из светотени заоконной

войдёшь и сядешь на кровать.

Бульон из двухлитровой банки

поможешь в кружку перелить,

застынешь взглядом на каталке,

мол, что поделать – надо жить.

«Что принести тебе на утро?

Поговори со мной, сынок!»

Я головой мотаю, будто

ни слова разобрать не смог.

Ведь это же не ты со мною

заговорил на языке

предсмертной радости с любовью?

На самом горьком языке.

Побудь со мной ещё, покуда

хватает сил не звать врача.

Я скоро выпишусь отсюда,

хребет надломленный влача.

* * *

Нас токарить учили в УПК…

Станки, глотая медные «окурки»,

Выплёвывали из-под резака

«Патроны» и свистульки,

Клинцы на грабли, прочий ширпотреб,

Загубленный неточною настройкой,

На дно картонной тары, точно в склеп,

Отправлены учительскою двойкой.

Хрусти, подшипник, дёргайся, рычаг.

Сорвись, резьба, на десять лет к началу,

Где я ещё над книгой не зачах

Очередной бракованной деталью.

Вот потому я токарем не стал,

В слепом цеху, позолочённом стружкой,

Словесный неподатливый металл

Кромсая авторучкой…

Колодец

Колодец деревенский,

перекошенный

Застрял от дома в десяти шагах.

И смотрит в воду ягодою

сброшенной

Кустарник на дубовых костылях.

И мой отец без посторонней помощи

Тягучий ил со дна таскал киркой,

Чтоб ковш небесный, безнадёжно тонущий,

К утру достал я детскою рукой.

* * *

вот свет и тьма а между ними

на деревянных костылях

застыв в нелепой пантомиме

младенца держит на руках

седая женщина и нечем

поправить траурный платок

и призраком широкоплечим

на помощь к ней приходит бог

то свет лучистый слепит маму

то тьма сгущается над ней

и держит эту панораму

первоапостольный Матфей

* * *

Советских фильмов – сплошь покойники –

актёры. И глядят в экран

их постаревшие поклонники –

эпохи целой задний план.

А ведь нелепо получается:

роль каждому своя дана.

И грим смывается, снимается

картина вечная одна.

Квартира лицами заполнится,

что за столом едят и пьют.

Они такими мне запомнятся,

как только титры промелькнут.

* * *

Подкидываю дрова

в жар их переплавляя

раскидываю слова

лишние убирая

но из трубы в ответ

хилый дымок струится

это чернильный след

чтобы не заблудиться.

* * *

Оглянись: твоя ли это старость

Дребезжит посудою пустой?

Много ли стихов ещё осталось

Записать в небесный обходной?

Узнаёшь звериный этот почерк:

«В» с горбинкой, сплюснутую «К».

Успокою близких между строчек –

Это просто дёрнулась рука...

* * *

Вот мой дед пережил сыновей,

И поэтому жизнь его съела

До распухших артритных костей,

Но до сердца дойти не сумела.

Разве смерти спокойной просил

В 43-м, и позже, когда он

У сыновних горячих могил,

Предынсультно трусился, как даун?

Будешь плыть через мутный ручей

На Никольщину в дом деревянный,