Литературная Газета, 6610 (№ 34/2017)

Сказать, что в условиях советской цензуры выпускать в свет такие книги –дело непростое, – не сказать ничего. У писателя были серьёзные враги, тот же заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС А. Яковлев – автор установочной статьи «Об антиисторизме», после которой в «Молодой гвардии» рассыпали набор «Огнепального», подготовленный для ЖЗЛ. К слову, Яковлев позже стал ближайшим сообщником Ельцина. Но в недрах советской власти было немало и тех, кто поддерживал Жукова, ведь книги-то и публикации пусть с трудом, но появлялись: «Владимир Иванович», «Корни», «На семи холмах», «Биография биографий», раздраконенная в тогдашней «ЛГ». Официозный обозреватель Сергей Чупринин корил автора за упоминание неких «влиятельных сил», провоцирующих наступление массовой культуры, стыдил за употребление в отношении советской литературы буржуазной терминологии, бранил за отступление от марксистско-ленинских принципов, хотя Жуков к ним и не приступал никогда… По-моему, одна из бед современной России в том, что при попытке обновления державы в 1991 году во власти восторжествовали «яковлевы», в «искусстве» – «чупринины», а единомышленники Дмитрия Жукова так и остались в оппозиции. Уродливые плоды этого глобального недоразумения – у всех перед глазами.

Впервые я увидел Дмитрия Анатольевича в конце 1970-х на каком-то литературном собрании в ЦДЛ. Среди гомонящей, суетной, по большей части неказистой и неопрятной литературной братии вдруг появился высокий, подтянутый, моложавый, хоть и немолодой человек с удивительно умным и благородным лицом. Казалось, он явился сюда из века Толстых, мыслителей и бретёров. А за какую-то провинность, явно сердечного свойства, ему повелели вместо блестящего кавалергардского мундира носить костюм хорошего английского сукна, сидевший на нём, доложу вам, великолепно.

– Кто это? – спросил я приятеля, сочинявшего под Бродского.

– Жуков, – холодно ответил тот.

– Который? – уточнил я, ибо Жуковых в ту пору только в Московской организации насчитывалось не менее пяти.

– Тот самый…

А вот близко мы познакомились в 1986 году во время Дней советской литературы на Дальнем Востоке. После торжественного и хлебосольного, точнее, икорно-крабового открытия писатели разъехались во все уголки огромного Приморского края. Мы с Дмитрием Анатольевичем, не сговариваясь, выбрали Сахалин и оказались там вдвоём. Неделю путешествовали по острову, выступая в домах культуры, библиотеках, воинских частях, на сейнерах… Я, в ту пору молодой самонадеянный прозаик, ошпаренный первой громкой славой после выхода в «Юности» «ЧП районного масштаба», с напускной скромностью ждал читательского ажиотажа вокруг моей «антикомсомольской» повести. Но в центре их внимания неизменно оказывался Жуков, книги которого там знали, любили все: учителя, инженеры, офицеры, моряки…

Поначалу Дмитрий Анатольевич отнёсся ко мне осторожно, видимо, проверяя, к какой литературной партии я принадлежу, но очень скоро понял: ни к какой – в силу молодости и неосведомлённости. Однако в ходе разговоров об истории страны и о месте русской культуры в «новой исторической общности» он почувствовал во мне единомышленника, пусть пока и несмышлённого. Со мной была вёрстка многострадальной повести «Сто дней до приказа», бомбы, которая спустя год взорвалась на страницах той же «Юности», и я дал её прочесть старшему товарищу, ожидая, разумеется, похвал за талант и отвагу. Но Жуков смотрел на современность глазами собеседника титанов русской и мировой культуры, паря над злободневностью «перестроечных» разоблачений. Тем не менее он отозвался о моей повести с мудрой снисходительностью:

– Недурно. Живо. Хотя нельзя видеть в армии лишь недостатки. На этом обжёгся Куприн, а потом сожалел. И вот что, Юра, не старайтесь быть оригинальным любой ценой. Оригинальность, повторенная дважды, умирает. Учитесь быть точным – в словах, в деталях, в мыслях… Точность не устаревает никогда. Кстати, а почему вы пишете «он втянул ремнём по спине»? Правильно – «вытянул».

– Это опечатка, – покраснел я.

Потом, после Сахалина, была ещё целая жизнь, перешагнувшая из одного тысячелетия в другое. Дмитрий Жуков, не стесняемый более цензурой, но и не оценённый по заслугам, представил читателям немало новых сочинений – о Шульгине, Савинкове-Ропшине… В одной из последних книг он вернулся к персидской теме, интересовавшей его всю жизнь и, очевидно, связанной со службой в Генштабе… А я, став в 2001 году главным редактором «ЛГ», первым делом пригласил к сотрудничеству именно Дмитрия Анатольевича, для которого «Литературка» в 1990-е была наглухо закрыта по общеизвестным причинам: гормональные либералы, встретив просвещённого русского патрио­та, впадают в агрессивную истерику. Дмитрий Жуков стал одним из первых лауреатов премии имени Антона Дельвига «За верность Слову и Отечеству».