Литературная Газета, 6618 (№ 42/2017)

– Тоже мне! Да возгорится огонь на это дело! Ходил с палкой ружья за пазухой, крал чужих бычков и вдруг сделался, по твоим словам, прямо-таки полковником… Довт, Атаби тоже кажется мне красивым именем.

– Да ну тебя, Карибат! Наше имя им не подойдёт. Назовут по-своему: «Аслан, Бислан, Сослан». Лучше потуши лампу, чтоб не коптила.

Потом старики долго лежали в темноте, зевая, часто моргая, устав от мыслей.

Старик стал носить дрова. Совершив утреннюю молитву, перекусив, на рассвете запрягал ишака и отправлялся в лес. В лесу, отпустив ишака пастись, выкорчёвывал пеньки, оставшиеся от спиленных деревьев, за которые ни перед кем не надо было отвечать. Некоторые были сухими, другие совсем трухлявыми.

До обеда он выкорчёвывал пеньки, потом водой из оврага совершал омовение, долго молился на зелёной траве, очищаясь душой и телом. Потом ненадолго засыпал под дикой грушей.

Проснувшись, укладывал пеньки на арбу. Пока он так возился, день клонился к концу.

Пеньки, которые он возил, заполнили весь навес и двор.

Старуха ругалась: «Что ты собираешься с ними делать? Ещё шестьдесят лет жить хочешь? Они и гореть-то не будут!»

«Ребёнку нужен огонь, женщина, много тепла зимой и летом», – говорил он.

Старуха умолкала.

Зима настала и прошла, они жгли пеньки. Старики внимательно смотрели на невестку. Ничего не было заметно.

– Ва, Карибат, ты же женщина, ничего там нет? Я-то плохо вижу… – говорил старик.

– Мне не видно, – отвечала Карибат, – как-то на днях я заметила, что она кушает солёный огурчик и открыла несколько банок помидоров и огурцов…

Стоят вот теперь прокисшие…

Потом оба умолкали, пряча друг от друга мысли, недовольные.

Теперь старик не ходил в лес, как раньше. Не было желания. Сейчас он всё больше размышлял. Иногда в забытьи пропускал время молитвы.

Он не мог понять жизнь сына и снохи. Они же уже не юные!

Потом он увидел волосы невестки чёрными. Настолько чёрными, что глазу трудно было на них задержаться. По телу пробежала дрожь, словно внезапно зашипел гусь. Он растерялся.

– Карибат! – сказал он, войдя, дрожащим голосом. – У этой женщины волосы раньше были рыжими… а сегодня я увидел, что они чёрные… Этому парню… парню этому…

– Да ну тебя! Им-то они придают тот цвет, какой пожелают. Волосы пусть будут, какими угодно… Второй год пошёл, я стыжусь людей, каждый, кого ни встречу, спрашивает…

– Карибат, скажи… разве нельзя сказать…

– Это же неприлично, ва, Атаби, как я могу сказать это той, которая мне во внучки годится…

– Через кого-то другого…

– Как сказать через посторонних, нет никого, кто был бы настолько близок…

И ведь не знаем, в чём дело. Когда дочь приедет, пусть она спросит. И она заболела…

– Эти врачи… я слышал, они могут лечить. Вдруг наш сын виноват, Карибат…

– Не знаю уж, чья вина. Знаю, что это не дело.

Старику всё это не нравилось. Он вспомнил семерых своих предков. Потом взвешивал все свои поступки. И не нашёл ни одной причины. Казалось, за корни невозможно уцепиться. Они были чистыми. Они-то живы. Вот ветви стали высыхать. Цветение тоже бывает нездоровым, будь оно не ладно. «Нелёгкое это дело, жизнь, ох, нелёгкое!» – сказал он сам себе.

Потом настала осень с жёлтым листопадом. Вороны кружили над селом.

Сын со снохой вернулись с курорта и вышли на работу. Сноха работала в школе учительницей. У неё было высшее образование.

В это время и приехала их дочь с двумя детьми. Она долго лежала в боль­нице.

Старик обрадовался внукам. Их очень забавлял ослик. Дед сажал детей на арбу и возил в лес полакомиться мушмулой.

Они называли его Большим Дедом. Стоило им произнести «Большой Дед», как перед его взором вставали сын и сноха. Тогда сердце начинало щемить оттого, что нет детишек у сына, чтобы вот так же их приласкать. Они бы всегда были с ним. Как бы много всего он им рассказал!

Эти две недели старики провели в радости. Старуха, возгордившись, кружилась, ничего не замечая.

– Вай, Карибат, стоило тебе увидеть внуков, как ты напрочь забыла обо мне, – пошутил Атаби, – если я не умру, то ты будешь кружиться в отчаянии. Вчера парень ходил к разведёнке, чтоб взять с неё слово!

– На осле ты к ней ездил? – всё перечеркнула Карибат.

Наконец дочь стала собираться домой. Старики как-то осунулись, приуныли. Старуха собрала для дочери всё, что было возможно: лук, чеснок, курдюк. Атаби, усадив на арбу двоих детей, подвёз их к автобусу. Они, смеясь, подняли такой шум! Мать исподтишка делала им замечания. Дети всё никак не могли угомониться. Атаби и печалил, и радовал их смех.

Когда же он вернулся, старухи нигде не было видно. Он её особо и не искал – он сам был в печали.

Отпустив осла, он вошёл, Карибат сидела к нему спиной на маленьком стуле. Она даже не привстала.

– Ты не прилипла к этому стулу? – сказал он.

Старуха вскочила. Она прятала лицо. Молчала.

– Что это с ней? – сказал старик. – Да неужели не понимаешь, что с тобой вечно жить не сможет женщина, у которой есть своя семья…

Старуха медленно опустилась на стул.