Литературная Газета, 6620 (№ 45/2017)

Русская рубаха ближе к сердцу

Русская рубаха ближе к сердцу90 лет назад родился Дмитрий Балашов

Литература / Первая полоса / Эпоха

Фото: ИТАР-ТАСС

Представить себе Балашова стариком невозможно. Походка стремительная, будто летящая. Лицо без морщин. А главное – глаза молодые, с искоркой, с лукавинкой. Да ещё русская рубаха, брюки, заправленные в сапоги, зимой – кафтан, шапка-боярка. Колоритнейшая фигура!

Помню, какой-то журналист пристал к Дмитрию Михайловичу, что вы, мол, известный писатель, такие гонорары… а ходите в русской рубахе, могли бы и европейский костюм себе позволить… На что Балашов резко ответил: «А может, от моей Родины и осталась вот эта рубаха!» Позёрство? Театральность? Нет. Русская рубаха, появившаяся в 1946 году у студента Мити Балашова, стала частью его самого, его идеологии, символом русской нации. Дмитрия Михайловича и похоронили в ней.

Семнадцать лет прошло после гибели Балашова, а открой любой роман из цикла «Государи Московские», «Марфу-посадницу», публицистические статьи и увидишь, как злободневна его проза, какими пророческими оказались предсказания писателя. Романы переиздаются. Издатели часто спрашивают, а нет ли чего-то неопубликованного. Но такой очерк, как «Слово о Приднестровье», не берут, слишком резко ударяет по властям. И стихи не хотели издавать отдельной книжкой: «Нерентабельно!» А ведь многие только после смерти Дмитрия Михайловича узнали, что он писал стихи.

Он просто не считал себя поэтом. Поэтому и не выносил их на публику. Стихи писались на листочках, складывались в папочку и лежали там, ожидая своего часа. Я их услышала впервые где-то в 90-х. Нет… я тогда поняла, что это его стихи. До этого думала, что читает каких-то неизвестных мне авторов. А тут… поняла.

Вечером, когда дети уже спали, Дмитрий Михайлович звал меня пить чай. Как же он не любил сидеть за обеденным столом один... Я что-то быстренько собирала к чаю. А потом… потом он читал стихи. Читал классиков: Тютчева, Фета, Есенина. Но чаще – Блока, которого очень любил, знал почти всего наизусть. Любимое – «Равенна». И была мечта – увидеть ту самую блоковскую Равенну.

И ведь увидел… Летом 1996 года были в Италии. Балашов выспросил у гида, как туда доехать из Фано. Двумя электричками, потом на такси… не зная языка... А я трусливо осталась с сыном на пляже. Поехал один… Добрался до Равенны, нашёл пожилого таксиста, не понимающего ни слова по-русски. Итальянец привёз Дмитрия Михайловича в новый город. Балашов на ломанном английском всё-таки смог объяснить, что ему нужно к «архаик мозаик». И таксист понял! Оба были в восторге от того, что поняли друг друга, хотя и говорили на разных языках!

А вечером в ресторане за ужином Дмитрий Михайлович читал на весь зал блоковскую «Равенну», чем привёл в неописуемый восторг всю нашу группу!

Ругаю себя, что не воспользовалась какой-нибудь техникой и не записала, как он читал свои стихи. Жалею, потому что Балашов читал их здорово!

После гибели мужа нашла папку с аккуратно переписанными стихами. Некоторые были напечатаны в журналах и альманахах. К 90-летию Балашова в карельском издательстве «Verso» вышла, наконец, книга его стихов «Русский узел» Дмитрия Балашова». В неё вошли 70 стихотворений, мои воспоминания, статьи о поэзии Дмитрия Михайловича.

Я всегда удивлялась, что Дмитрий Михайлович мог решать глобальные, казалось бы, неподъёмные вопросы, а в каких-то простых житейских делах терялся. Ему проще было собрать по всему Союзу подписи под письмом в защиту деревянных церквей на Севере, дойти до министра культуры СССР Фурцевой, создать Всесоюзное общество охраны памятников. Или вместе с писателем Борисом Романовым выступать против высокоскоростной магистрали, которая должна была пройти по уникальным красивейшим местам Валдая, бороться за запрещение открытия цеха какой-то жуткой химии на нашем «Акроне». А нужно пойти получить обычную справку – почти паника.

Мне всегда было непонятно, как в нём уживается человечище, принимающий решения практически планетарного значения, и очень доверчивый, по-детски наивный человек. Привозит из Москвы какие-то штуковины, которые ему продали «казаки» на Красной площади со скидкой! Я, конечно, молчу, что у нас в магазине они стоят гораздо меньше... Или радуется, что одеяла цыгане дешёвые продают по квартирам. У нас разница в возрасте 34 года, но часто мне казалось, что я намного старше.

Кстати о разнице. Как-то Булат Окуджава зашёл в Союз писателей на Комсомольском проспекте и в разговоре похвастался, что у него жена на 30 лет младше. На что Балашов ответил: «Ну и что. У меня на 34. Но я об этом не кричу на каждом углу».

Дмитрий Михайлович мог загореться идеей делать мебель в русском стиле. Для этого разработать несколько вариантов: с резьбой, расписную и простую, без всего. Очень хотел завести своё хозяйство на Новгородчине. И у нас три года (!) были две коровы, которые приносили каждый год по телёнку, да ещё и два поросёнка!