Литературная Газета, 6626 (№ 51-52/2017)

Комин дёргает ручки на окнах, загоняет в сонный режим компьютеры безалаберных сотрудниц – на неделю ведь, не меньше, всё это останется без присмотра. Офис сразу остывает, даже дышать и двигаться в нём теперь легче. А то три десятка компьютеров, насаженных в небольшом пространстве, перемалывают весь воздух, и электрические поля ощутимо шевелят волосы на руках. Теперь офис впал в спячку, жизнь и поля отхлынули и теплятся только в самом ядре – из железного шкафа со стеклянными дверцами гудит сервер. И подмигивает цветными лампочками из темноты, словно киношный аппарат жизнеобеспечения для коматозника.

Ах да, ещё сигнализация подмигивает. Комин давит в неё железной таблеткой, выходит и замыкает двери.

Пару кварталов до супермаркета. Табло на специальной для этого вышке показывает минус тридцать. Хиус*. Холодища. Старый снег лежит упрессованый ветром – то тут, то там, набившись по бордюрам, да по углам – скудными серыми обмылками. Но радует предчувствие еды, алкоголя, выходных. Комин морщится от мороза и просто преодолевает пространство. Он хочет покончить с ним, оказаться дома. Пережить эти последние минуты перед расслаблением. Словно старый год, и эти его 12 месяцев забрались ему на загривок и надо доволочься, дотащить и там уж – скинуть ко всем чертям. Всё что сейчас отделяет Комина от дома – шаги по тротуару, покупки, остановки автобуса – одна-другая-третья, всё это выстроилось в шкалу действий, и бегунок Комина неотвратимо передвигается с одного конца шкалы на другой. Действия эти бездушны, подсчитаны и имеют для Комина однотипный характер, ну как сто отжиманий от пола, например.

Возле супермаркета хвоя, ветки, но продавцы ёлок уже исчезли вместе со своей теплушкой. У Комина ёкнуло сердце – в его доме нет ёлки.

Стеклянные двери разошлись. Продолжаются отжимания. Курица покрупнее, китайские опята, да, свешайте вот эту, рублей на 70–80. Комин зачёркивает ногтем в своём списке добытое и сложенное в корзину. Ну и, конечно, литр водки – праздники длинные, два шампанских. Особой толкучки возле касс нет – у большинства всё уже куплено, все уже по домам.

– Карта-копилка?

– Нет, нету.

– Пакет?

– Нужен. Большой. Два.

Комин сочувственно смотрит на кассиршу в бирюзовом колпаке, бирюзовый – это цвет бренда супермаркета, он повсюду торчит своими заплатками – с облицовки полок, с кругляков ценников, с пакетов, в которые Комину пропикивая вбрасывают еду. Кассирша тоже дожимает, доживает…

Ноша получилась тяжёлой, выпятились бока бутылок, а коробка с соком проколола углом полиэтилен, грозилась вспороть его весь и вывалиться вместе с потрохами остальных продуктов. С каждым шагом пакеты неприятно шоркают и бьют по ногам, как бы чеканя, делая более явственными действия, оставшиеся до конца коминской шкалы. Но вот и автобусная остановка.

Томятся люди, зарыв в одежду лица. Суетится меж ними бичеватого вида старик – старые унты, солдатский засаленный бушлат, ушанка, тоже засаленная, прокопчённая, из воротника торчит метёлкой заиндевевшая борода. Заметив Комина, сразу торопится к нему. Почему к нему? На остановке куча народу – тётки с такими же, как у Комина, продуктовыми пакетами, парни, девушки… Но бичи всегда идут к Комину. Он привык. Уже думает: сигарету попросит или денег? Есть и то и другое. В супермаркете насыпали мелочи на сдачу.

– Мил человек, не откажите в просьбе. Можно?

– Денег, да? – Комин уже перехватил пакеты в одну руку, а второй в кармане ловит мелочь.

– Кошечка. Кошечка на дереве. – Пыхает облачками пара старик. – Вон, вон там.

Машет рукой. На газоне через дорогу, на развилке ствола сидит кошка.

– Слезть не может. Жалко, мороз, ночью ещё сильней прижмёт. И праздники, кто её снимет. Пропадёт животина.

Комину становится неловко. Эти улыбающиеся просящие глаза… когда вот он сказал «денег?», а старик улыбается глазами, намеренно пропуская мимо ушей, мол, не то, не то.

– Беда, – вздохнул Комин, глядя через дорогу.

– Вот и просьба у меня. Поможете? Дело ведь богоугодное, тварь божью спасти. Снимем кошечку, а? Я сам пробовал, ну никак не дотянуться.

– Э… как я помогу?

– Так просто. Идёмте. Я наклонюсь, упрусь в дерево, а вы мне на спину встанете и стащите её с ветки. Вот, я и верхонку дам, чтоб не оцарапала.

– Встану на вас…

Хотя да. Не такой уж он и старик, да и бич ли? За жёсткой бородой, за грязным бушлатом, с которого свисают лоскутья порванной ткани, а из прорех торчит вата – прятался кто-то крепко сбитый, неизмождённый – мужичок лет пятидесяти.

– Да вон она как высоко. Не дотянемся. И некогда ведь мне. – Комин шуршит бирюзовыми пакетами. – Дома жена ждёт.

Никак это невозможно. Как будто на последнем рывке дожимаешь свои сто отжиманий, и где-то на 80-м, вдруг говорят, извини, брат, правила изменились – надо ещё полтинничек.

– Так дотянемся. С божьей помощью. Я же потом во весь рост выпрямлюсь, а вы у меня ногами на плечах. А?

– Да ну, это эквилибристика какая-то. Во мне почти центнер.

– Так в вас и росту!