Литературная Газета, 6628 (№ 03-04/2018)

– Это ж… – поэт опять произнёс, понизив голос, ту же фамилию, что и в створе кособокой калитки.

По мере приближения классика, всё яснее становилось, насколько верным было первое впечатление. Человек шёл подчёркнуто отдельно, даже сурово, устремив взор долу, и походил чем-то на боевого индийского слона с опущенными бивнями, позолоченной парчой на широкой спине, и будто трезвонили утончённо золотые колокольчики по краям парчи – о великой славе грузно ступающего!

– Слушай, Иван, ему веки надо поднять, а то в забор скульптора въедет! Жданов, само собой опять развеселился, но вдруг как-то очень дисциплинированно осёкся. Видимо, сообразил – классик достаточно близко, чтобы уловить своими огромными слоновьими ушами двусмысленный смех.

– Вот как должен выглядеть настоящий писатель. А не как мы, хихикающая шантрапа! – я критично оглядел Ивана Фёдоровича – поэт был, как всегда, скромно и даже утончённо одет, с шиком тайного эстета. Но особенно меня трогала его крестьянская манера застёгивать на рубашке верхнюю пуговицу. Эта пуговица в каком-то метафизическом смысле напоминала пуповину, соединяющую его с памятью об алтайском доме.

– Ты, между прочим, запоминай, куда он палкой тычет. Там забьют источники света и добра животворящего! Возглавим паломничество, не зевай! – и нас затрясли «рыдания», причём Ивана трясло без звука, как подпольщика.

«Большой писатель» был так близко, что ясно стало – не разойтись. Он, наконец, различил нас, но мимика его лица не оживилась. Медленно, тяжело поднял он на нас свой умудренный сложными тайнами взор, как и подобает классикам при случайной встрече с литературной шушерой, и пошевелил в руках толстую палку, словно примериваясь, кого бы из нас огреть первым.

Поэт Жданов, переведённый на двадцать девять языков мира и упомянутый аж в Британской энциклопедии, показалось мне, занервничал с чего-то. Последовала пара плоских фраз, и мы благоразумно разминулись к обоюдному удовольствию.

– Послушай! Это ж соловей! – из куста сирени вдруг запел первый в этом году соловей. Он вначале прочистил горлышко, поцокав, потом щёлкнул пять, шесть раз и выбросил пробную трель. Затих на пару секунд, а потом повторил всё снова, но уже без пауз и выдав теперь несколько трелей подряд, перемежая их счастливым, дурашливым свистом.

– Хорошо поговорили сегодня, – сказал Иван прощаясь. – И соловья послушали…

За Иваном хлопнула кривляка-калитка. Я отправился к себе. Моя ладонь наполнялась теплом после дружеского пожатия холодных пальцев поэта.

Не верю ни одному слову!

Не верю ни одному слову!

Общество / Настоящее прошлое / Возвращаясь к напечатанному

Александр Александрович Локшин

Теги: Локшин , расследование

В ответ на опровержение И.В. Катаева

В прошлом номере «ЛГ» был опубликован материал композитора Игоря Витальевича Катаева «Щели в доказательствах», – ответ на интервью с сыном композитора Александра Лазаревича Локшина («Мой отец всегда знал имя стукача», № 47, 2017). Предоставляем слово Александру Александровичу и на этом завершаем дискуссию о «деле Локшина» на страницах «ЛГ».

1. «Шутливое прозвище Труп было у Нади с периода обучения в медицинском вузе». Но разве автор статьи был знаком с Надей Лыткиной в то время, когда она была студенткой? Насколько я понимаю, они познакомились только после войны. (См. http://www.ug.ru/archive/8040). Поэтому – не верю. Считаю, что приведённая цитата вопреки желанию автора статьи является подтверждением слов моего отца.

2. В 2002 году в издательстве «Композитор» вышла книга «Анатолий Ведерников: Статьи. Воспоминания».

И там, на с. 159 Н.И. Катаева-Лыткина пишет буквально следующее:

«Много болтали лишнего. Ничего хорошего из этого не вышло. <…> Нас всех «вызывали». Каждый выдержал это испытание по-своему. Вызывали и Анатолия Ивановича [Ведерникова]. Угрожали сослать в Среднюю Азию. Он выстоял. Отказался. Никуда не сослали.

Мефистофель [Локшин] попал в собственный капкан».

Вот что я могу сказать по этому поводу. Речь, очевидно, идёт о вербовке. Сам абзац неправдоподобен по неcкольким причинам.

1. Если поверить Лыткиной, то из приведённой цитаты видно, что саму Н.И. Лыткину тоже вызывали. Во времена террора такой вызов, сопровождавшийся обычно предложением о сотрудничестве, был тяжелейшим испытанием. При этом вызываемый мог знать наверняка лишь детали собственного поведения, когда предлагают, но, рискуя свободой, отказываешься. Но о собственных переживаниях по этому поводу Лыткина не пишет вообще ничего. Мне это представляется психологически недостоверным. Впрочем, это мелочи.

Анатолий Ведерников