Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Трагедия жадности и неразумия развертывается своим чередом. Юкундус, чья политическая инициатива ни к чему не привела, следуя душевному порыву, сам покупает величественное дерево. Он «расчистил земельный участок и поставил скамейку под деревом, откуда открывался красивый вид на дали, и каждый хвалил Юкундуса за совершенный поступок и любовался таким зрелищем. Но с того самого момента каждый еще и пытался как-то использовать его к своей выгоде, обмануть». Юкундус ведь поступил вопреки своим экономическим интересам. Поэтому он приобрел репутацию ненадежного коммерсанта; люди перестали вступать с ним в деловые отношения, но тем упорнее стремились обвести его вокруг пальца. В конце концов Юкундус терпит банкротство. Все, что у него еще оставалось, он вынужден продать, в том числе и дуб. Это означает, что судьба дерева решена. То, как зельдвильцы его рубят — в подлинном смысле убивают, — превращается у Келлера в незабываемую сцену. Когда становится известно, что акция вот-вот начнется, народ устремляется к дереву и располагается вокруг него широким кольцом: «тысячи» людей, как говорит рассказчик. Все они охвачены «тревожным возбуждением», не понимая толком, почему. Речь, собственно, идет о публичной смертной казни, а такие события всегда разжигают любопытство. Но что здесь будет уничтожена невосполнимая культурная ценность, ценность также политическая, за которую несут ответственность все граждане, что в результате ущерб понесет вся страна — это, кроме Юкундуса, понимают только опечаленные читатели. Зельдвильцы, как кажется, совершенно невосприимчивы к подобным вещам. В наказание за это рассказчик, едва гигантское дерево падает, умаляет их, превращая в копошащихся насекомых:

Покупатель дерева тотчас направил к нему дюжину мужчин, чтобы высвобождать и подкапывать корни, и они возились с этим целых восемь дней. Когда дело наконец дошло до того, что дерево можно было повалить, вся Зельдвила устремилась на гору, желая увидеть, как дерево упадет, и тысячи людей расположились вокруг, предварительно обеспечив себя едой и напитками.

Крепкие канаты были укреплены в кроне, к ним приставлены длинные ряды мужчин, которые по команде принялись за эти канаты тянуть; дуб, однако, только слегка покачнулся, и пришлось еще на протяжении нескольких часов высвобождать и перепиливать могучие корни. Народ между тем закусывал и пил, наслаждался хорошим днем, но не без напряженного ожидания и тревожного возбуждения.

Наконец место вокруг ствола снова освободили, мужчины снова рванули на себя канаты, и после нескольких минут сильного колебания, в наступившей вдруг поистине мертвой тишине, дуб обрушился ничком, на сломанные ветви, обнажившие в местах перелома белую древесину. После первого всеобщего вскрика мгновенно началось копошение вокруг чудовищного ствола. Сотни карабкались по нему, к зеленой кроне, теперь лежащей в пыли. Другие ползали в яме, оставшейся от корней, и исследовали недра земли. Но они не нашли ничего, кроме осколка толстого литого стекла эпохи римлян, который от старости переливался перламутровым блеском, и изъеденного ржавчиной наконечника стрелы.