Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Поскольку рассказывается о множестве людей, работающих вместе, очевидно, что уничтожение дерева — дело рук ослепленного народа. Речь идет о том, как виновным становится целый коллектив: изображение подобных процессов имеет в швейцарской литературе свою традицию. Этот коллектив мы, читатели, видим в образе копошащихся и карабкающихся по стволу «сотен». Но особую значимость имеет конец отрывка, где описывается, как люди ползают в оставшейся от корней яме. Необыкновенность дерева пробудила в зельдвильцах смутную надежду, что под ним, возможно, зарыто сокровище. Найденное ими — почти ничто; во всяком случае, никакой практической ценности эти находки не представляют. Тем не менее, кусочек римского стекла свидетельствует о более чем тысячелетнем возрасте дуба. Горожане в своей слепоте не видели настоящего сокровища, которым владели: самого дерева. Они надеялись наткнуться в глубине на золото и серебро, и теперь чувствуют разочарование. Рассказывается об этом легко, но рассказ представляет собой восхитительно точный комментарий к целому. Его можно прочитать как символическое изображение любого посягательства на устойчивость: некая долговременная ценность, которая ежедневно себя расточает-раздаривает, уничтожается ради одноразовой прибыли. Еще старик Эзоп в Древней Греции написал басню о таком поведении. Я имею в виду историю о женщине, чья курица каждый день приносит по золотому яйцу, но однажды женщина убивает эту полезную птицу, надеясь найти спрятанное в ее нутре сокровище. И не находит ничего, кроме обычных внутренностей. Так что мы вправе считать Эзопа первым теоретиком устойчивости.

Насколько важной была для Келлера история Вольфхартсгееренского дуба, видно уже по тому, что он изобразил падение этого дерева еще раз. Сразу после процитированного отрывка рассказчик меняет перспективу. Теперь дерево и его обрушение видятся с далекого расстояния, как оптический феномен на горизонте. Видит все это Юкундус, который, потерпев крах, именно в данный момент покидает Зельдвилу:

На далекой горе, по которой медленно ехал Юкундус со своими близкими, работающие крестьяне вдруг закричали, показывая в сторону горизонта: «Смотрите, как качается Вольфхартсгееренский дуб, — там что же, штормовой ветер?» Людей, тянущих за канаты, они разглядеть не могли. Юкундус тоже взглянул туда и увидел, как дуб внезапно исчез и на месте, где он прежде стоял, осталось только пустое небо.

Сердце у него сжалось, будто он один был виновником случившегося и отныне должен носить в себе больную совесть страны.

Проза Готфрида Келлера и здесь воздействует посредством очень тонких сигналов. Пустое небо: это, с одной стороны, реалистическое описание изменившегося вида горизонта, а с другой — речевой оборот с жутковатым призвуком. Ницше, можно сказать, заимствовал свою знаменитую идею «Бог умер» из столь же неумолимых, но менее ярких формулировок Гейне. Готфрид Келлер, который отвергает возможность личного бессмертия, но верит в имманентного миру Бога — «Бог сияет самой субстанцией мира» (Gott strahlt von Weltlichkeit)[37], — устанавливает взаимосвязь между пустым небом, с одной стороны, и потерпевшей ущерб природой и извращенной политикой, с другой. Пустота здесь объясняется не смертью Бога-Отца, но утратой того гармоничного согласия между природой и государством, на которое молодой Келлер так часто ссылался в своих произведениях. Его прославленная «Песня леса» тоже может быть прочитана как опьяняющий символ неповрежденной демократии. Пустое же небо, которое остается после убийства гигантского дерева, символизирует исчезновение из демократического общества смыслопорождающих ценностей. На место этих ценностей теперь ставится прибыль, которая, правда, в отличие от них поддается измерению, но такой однозначностью лишь прикрывает приносимый ею вред.