Литературное наследие

«Поэзия и религия, — считал Н. Гумилев, — две стороны одной и той же монеты. И та и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, не известной им самим» [16]. Христианская покорность Божественному Провидению, вера в Христа, в Страшный суд, в «свет Христов, который и во тьме светит» [17], пронизывает все несмеловское творчество, все его радостные и горькие минуты. Собственно, несмеловское «И, быть может, на суде Христовом / Мне зачтется эта вот герань» («Герань», 227) — один из аспектов памятного гумилевского из его программного «Мои читатели» (1921):

И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.

Поэзия — сила, способная спаять прошлое и будущее

Для Н. Гумилева на всем протяжении его творчества поэзия являлась магической, сверхъестественной силой — единственной, могущей спаять неразрывной цепью прошлое и будущее. Не случайно поэтому и свою поэтическую личность Н. Гумилев вслед за символистами во многом формировал по образу и подобию своих романтических персонажей. Он придавал огромное значение роли поэта, поэзии в обществе на различных этапах его развития. Гумилевское представление о назначении поэта воплотилось в его мечте о "золотом времени", когда общество будет управляться не политиками, а кастой (расой?) друидов, поэтов — магнатов. Не случайно поэтому составленную им Программу курса лекций по истории мировой поэзии Н. Гумилев открыл ткмой "Друидизм" (19). Приведем в этой связи помету А. Блока на полях одного из стихотворений сборника Н. Гумилева "Костер" ("И будут, как встарь поэты / Вести сердца к высоте, / Как ангел водит кометы / К неведомой им мете"): "Тут вся моя политика" — сказал мне Гумилев (20).

Николай Гумилев, в 1911 г. основавший объединение "Цех поэтов",закладывает в его основу мысль о поэтическом творчестве как ремесле, которое, как всякое ремесло, требует не только вдохновения, но, в первую очередь, умения и мастерства. А. Несмелов, полностью разделявший эти представления, руководит в Хаюбине Литературным кружком русской молодежи, а поэты харбинской литературной группы "Молодая Чураевка" (Л. Андерсен, В. Перелешин, Н. Щеголев, л. Хаиндрова, В. Слободчиков) считают его одним из своих учителей.

"Я седце нес"

Арсений Несмелов трактует поэтическое творчество как упорный, кропотливый труд, схожий с работой мастера — ювелира ("Постукивая точным молоточком, / Шлифуя ркчь, как индус — шар из яшмы…" — "На заданные рмфмы", 197), трубующий от художника максимальной самоотдачи, за который приходится платить самой высокой ценой — кровью, зачастую жизнью:

Окончен труд, с погасшей папиросой,
С душой угасшей встал из-за стола…
Как раненый, ладонь прижавшей к ране,
Я сердце нес…
Воистину непобедимо круты
Ступени восхожденья к божеству…

(характерно название цитируемого стихотворения — "Изнемождение", 107).

Вслед за Н. Гумилевым А. Несмелов отстаивает право поэта на романтическую мечту в расчетливо-прагматическом XX веке:

Поэт не поет, не бряцает, —
Он пишет, он лиру отверг…
Но все-таки тайна мерцает
Над ним. Ореол не померк
Таинственности, романтизма.
Горячих бессонных ночей…

(«Моему «Ундервуду»», 190–191).

«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо», — писал Владимир Маяковский. В творчестве Арсения Несмелова после поражения в гражданской войне перо сменяет оружие. Когда-то неразлучимый с револьвером («Ты — в вытертой кобуре, / Я — в старой солдатской шинели…», 67), он и годы спустя помнит до мелочей все приметы своего личного оружия:

Любил я еще веблей
(С отскакивающей скобою).
Нагана нежней и злей,

Он очень пригож для боя.

/…/ Он пламя стволом лакал,
Ему незнакома оробь…
Его я швырнул в Байкал,
В его голубую прорубь.

А маузер — это вздор!

Лишь в годы, когда тупеют,
Огромный его топор
Выпяливают портупеей…

(«Стихи о револьверах», 69).

В Харбине