— У нас всё зашло дальше, — говорила Хелен. — Это было гораздо хуже, чем просто кошмары. Дети засыпали, и не просыпались. Каждое утро гамельнцы находили ещё нескольких лежащими в кроватках без движения. Они были живы, но никто не мог их добудиться.
Она говорила, и кошмар далёких дней вставал перед глазами. Как-то утром, одним из тех, кто не проснулся, стал её младший брат. Хелен помнила глаза матери — без слёз, но лучше бы она плакала.
— А потом… потом появился он. Нет, никаких денег он не просил. Он просто сказал, что поможет. Мы поверили ему — понимаете, ему нельзя было не поверить. Он сказал, что уже сталкивался с таким раньше, и знает, что нужно делать.
…Каждый раз, слушая историю свое го родного города в очередном пересказе, Хелен кусала губы, невероятным усилием сдерживаясь от того, чтобы не закричать, что всё это ложь. Но кричать было нельзя, и рассказывать, кто она, тоже было нельзя. По многим причинам, и просьба Крысолова была лишь одной из них.
— Утром он пришёл на площадь. И заиграл. Он играл песню, под которую из домов выходили крысы. Взрослые почти не различали их, но мне было десять, и я всё видела.
…Плотный поток серых тел, в который вливались всё новые струйки. Крысы выпрыгивали из окон, из дверей, из щелей в стенах. Они были реальны и нереальны одновременно. Некоторые из них прошмыгивали не между ногами тех горожан, что пришли посмотреть на работу Крысолова, а — десятилетняя Хелен могла бы поклясться! — прямо сквозь ноги. Тогда люди вздрагивали всем телом, словно от боли или холода.
— Крысы собирались вокруг него. Окружали кольцом. Они слушали. Песня заставила их сделать это. А потом они начали исчезать. Одна за другой — те, что сидели ближе к Крысолову. На их место тут же наползали другие, и тоже исчезали.
…Происходящее казалось сном — впрочем, за последние месяцы сон и явь так перемешались в голове у Хелен, что она почти не отличала одно от другого. Только теперь, под звуки этой невозможной песни, она, кажется, начинала просыпаться.
Поток крыс, стремившихся к центру площади, понемногу редел. Последние, опоздавшие, крались вдоль домов, стараясь не выходить на солнечный свет.
Последнее, что Хелен помнила, — как закричала, неожиданно увидев прямо у своих ног разинутую пасть.
— Я видела, что происходит, и слышала его песню, почти до конца. Стояла в дверях своего дома и слушала. А потом крыса, пробегавшая мимо меня, бросилась… и укусила. Больше я ничего не помню, — закончила Хелен. — Заснула.
— А потом? — осторожно спросила женщина с карими глазами, прождав некоторое время.
— Потом проснулась, — коротко ответила Хелен, и опять замолчала.
Бургомистр положил руку на плечо жены и покачал головой: не надо спрашивать. Хелен почувствовала прилив благодарности.
— Ты можешь его позвать? — задал Ларс главный вопрос. — Крысолова?
— Нет, — сказала Хелен. — Нет. Никто не знает, где он ходит и когда появляется. Но я могу попробовать спеть ту песню. Я её помню. Каждую ноту.
С каждым шагом Хелен всё более отчётливо чувствовала приближение конца пути. Она дрожала во сне и бредила наяву. Май теперь делил своё внимание между Хелен и Лизой — между маленькой девочкой, и молодой женщиной, глубоко внутри которой жила точно такая же девочка. Девочка, до которой Хелен пыталась докричаться и достучаться всеми силами души, — но, как ни старалась, не могла уловить и тени ответа.
По ночам к костру людей собирались призрачные твари, теснились за границей светового круга, шелестели и перешёптывались. Май обходил лагерь дозором, шипя на сгустки темноты, и они отступали. К утру на земле можно было различить отчётливую цепочку кошачьих следов, кольцом огибавшую холодное, погасшее кострище.
Хелен по-прежнему не могла говорить, только шептала. Но через пару-тройку дней, она чувствовала, голос вернётся.
Вот только всё чаще накатывала холодная уверенность: она не справится. Девушка по-прежнему не имела представления, с чем ей придётся столкнуться.
Что, если нужна будет другая песня? Которой ей не спеть?
Ту, первую ночь, Лиза проспала спокойно, уткнувшись носом в шерсть Мая. Серых теней не мелькало в доме, и ничто не шуршало в детской. Хелен лежала в гостевой комнате, беспокойно вздрагивая и прислушиваясь. Очень не хватало кота под боком, рука то и дело хватала пустоту.
Утром она сообщила Паулю, что остаётся в городе. Тот вздохнул и обнял циркачку так, что у неё заболели рёбра.
— Во что ты ввязалась, Хелен? — спросил он с укоризной, — Не говори, знаю, не скажешь. Ну так, стало быть, и мы остаёмся. С тобой.
— Уезжайте, — сказала Хелен быстро. — Пауль, не играй с судьбой, Ирке одиннадцать лет, Анатолю двенадцать. Уезжайте, пока не поздно.
Пауль помолчал, наклонил голову: Хелен была права.
— Петер останется. Присмотрит за дурочкой, — подвёл он итог и ещё раз обнял её.
Тем же вечером цирк уехал из города. Хелен и Петер остались.