Литературное произведение: Теория художественной целостности

А чем яснее в написанном следом за «Гробовщиком» «Станционном смотрителе» герой и рассказчик противостоят друг другу как четко названные и разделенные ясными словесными границами разные люди, тем более ощутимо их рассказы обращаются друг к другу, так что проясняется глубинное единство и неделимость словесной основы их общения. Вот только один пример осознанности данного разделения, противостояния и взаимного движения друг к другу, отраженный в авторской правке. Фразе окончательного текста: «Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь» – предшествуют в рукописи такие варианты: «Потом взяв несколько ассигнаций, сунул он мне за обшлаг…», «Потом взяв со стола несколько ассигнаций, сунул их ему за рукав – отворил двери…», «Потом взяв что-то со стола всунул ему за рукав – отворил двери…». В этой кульминационной сцене особенно интенсивно идет поиск и проясняются своего рода крайние точки: сначала говорит только смотритель, потом только рассказчик, и лишь затем находится предшествующее разделению их общее «что-то»: содержательная неопределенность предметов и точек зрения, их освещающих, адресует к тем глубинным основаниям их общения, смыслообразующий потенциал которых богаче каждой отдельно взятой и определенной позиции.

В приведенном примере действительно можно увидеть, как Пушкин последовательно изменял «язык рассказа», приближая рассказчика к герою повести»¹⁰. Но дело, как мне кажется, не только в этом. В «Станционном смотрителе" проясняется не столько общность рассказчика и героя, сколько словесная почва их общения, радикально превышающая и каждый отдельный кругозор, и их сумму. Рассказ, начатый Выриным, и формально, и по существу его содержания („Так вы знали мою Дуню?.. Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была!“), естественно включает в себя отмеченную А. Ахматовой и вслед за нею всеми интерпретаторами „Станционного смотрителя“ „наездницу на своем английском седле“ – перевод бальзаковской фразы, несоотносимой впрямую ни с Выриным, ни с титулярным советником А. Г. Н. Но в своей взаимообращенности их слова оказываются открытыми для восприятия так, что А. Г. Н. может услышать рассказы и Вырина, и мальчика, а его рассказ в свою очередь может быть услышан многими другими людьми. При явной и неявной выраженности различных авторов этих рассказов художественное целое произведения не может быть соотнесено ни с кем из них исключительно: оно рождается в сфере их проясняющегося общения, полнота которого не может осуществиться в действительности, но становится поэтической реальностью в пушкинском прозаическом цикле.

Во взаимной обращенности рассказов героев и рассказов о героях возникает такое движение слова, в котором каждый рассказчик оказывается слушателем и необходимо предполагает слушателя своего рассказа. А своего рода собирающим центром, фокусом сосредоточения и объединения разных событийно-повествовательных целых в созидаемой прозаической целостности становится универсальная, обращенная ко всем и к каждому творческая позиция автора-слушателя. Поиски такой авторской позиции и способа рассказа – это поиски не выражения, а существования, поиски глубинных оснований бытия, становящихся поэтической реальностью.

Каждое творческое "Я" – в том числе и «первого поэта» – участник общей, обращенной друг к другу жизни, объединяющей превращения рассказа каждого и о каждом в становление «повествовательной среды» ^и их общения. В то же время это осуществление поэтического бытия говорящего – слушающего – мыслящего человека, причастного глубинной общности и общению людей и участвующего в нем в пределах своей органичной ограниченности. Участие в неделимой на обособленные части общей жизни – это одновременно путь человека к самому себе и своему дому. На этом пути единственная, социально и национально-исторически определенная, естественно ограниченная индивидуальность оказывается в то же время обращенной к другим, способной их слушать и слышать, проявляя таким образом красоту и достоинство человека как человека.

Идеал мировой гармонии и реальная органичная ограниченность человеческого существования в жизненной действительности, являясь полюсами поэтического целого, неотождествимы в единстве их противостояния и взаимообращенности друг к другу. И возможность поэтически осуществлять этот идеал внутренне связана с осознанием его неосуществимости в рамках жизненной действительности, реальные перспективы которой проясняются в творческом промежутке между отождествлением и разрывом идеальной человеческой сущности и реальной конечности человеческого существования.