Литературное произведение: Теория художественной целостности

Таким образом, противоположным полюсом, обращенным к хаосу, является не гармония в стихийных спорах природы или гармония в человеческой душе – «жилице двух миров», где она оказывается невозможной и неосуществимой. Внутренне противостоит и «обращается» к хаосу красота-гармония поэтического целого, в котором только она и существует как эстетическая реальность. Красота-гармония так же, как прародимый хаос-мир, содержит в себе и весь порядок, и весь беспорядок, но с иным созидательно-спасающим акцентом, будучи эстетическим оправданием хаоса и / или его творческим преображением. Конечно, совмещение противоречий сохранятся и здесь, и в еще большей степени именно в красоте проясняется средоточие совмещения и общения этих противоположностей – человеческая личность.

Тютчевское поэтическое «бытие-общение» проясняет в качестве своего центра созерцающее сознание с его «бессильным ясновидением» и поэтической силой его совершенного осуществления в слове: «прародимый хаос», хаос-мир преображается и осуществляется как «гармоническая мысль» – красота мыслящего человека. На границе предельно разделенных и столь же предельно взаимообращенных друг к другу миров: эстетической завершенности поэтического целого и незавершенного события «действительного единства бытия-жизни» ⁷ – формируется культурная среда, «почва», на которой может произойти событие рождения мыслящей личности.

Примечания

1. Соловьев B. C. Поэзия Ф. И. Тютчева // Соловьев B. C. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С. 475.

2. См.: Чумаков Ю. Н. Принцип «перводеления» в лирических композициях Тютчева // Studia metrica et poetica: Сб. статей памяти П. А. Руднева. СПб, 1999. С. 118—130.

3. Литературное наследство. Т. 97. Ф. И. Тютчев. М., 1988. Кн. 1. С. 38.

4. Эйхенбаум Б. М. Письма Тютчева // Эйхенбаум Б. М. Сквозь литературу. Л., 1924. С. 53.

5. Соловьев B. C. Поэзия гр. А. К. Толстого// Соловьев B. C. Философия искусства и литературная критика. С. 489.

6. Толстовский ежегодник. М., 1912. С. 146.

7. Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. 1984—1985. М., 1986. С. 95.

Стиль и поэтическое словообразование в лирике Тютчева

Развивая представление о стиле как способе эстетического бытия творческой индивидуальности, способе бытия человека-автора в его художественном создании, можно утверждать, что в стиле достигается гармония авторства и человечности или природы творящей и природы сотворенной. Потому-то при встрече со стилем испытываешь удивление, о котором писал Б. Паскаль: «…рассчитывал на знакомство только с автором, а познакомился с че-ловеком» ¹ . С другой стороны, человек в стиле (или стилем) самоосуществляется, достигая «высшей ступени, которой искусство может достичь» ² или, – используя еще одну вариацию на темы Гете, – творя вторую природу, созданную из мысли и чувства, человечески завершенную.

В искусстве слова эта человечески-завершенная высшая ступень, которой искусство способно достичь, на мой взгляд, может быть конкретизирована с помощью уже упоминавшейся аналогии А. А. Потебни: аналогии слова и поэтического произведения. Высшей ступенью, которой искусство может достичь, становится творческое создание произведения как нового индивидуально сотворяемого слова, впервые называющего то, что до этого не имело имени. Стиль в этом смысле реализуется настолько, насколько создание произведения может быть рассмотрено как поэтическое словообразование, в котором, как писал Г. О. Винокур (а его труды имеют первостепенное значение для конкретизации той идеи поэтического словообразования, о которой идет речь), «язык как бы весь опрокинут в тему и идею художественного за-мысла» ³ . Язык обращается в единственно возможную форму словесно-художественного бытия, становится плотью и ликом художественного мира – словотворения, в котором живет творец.

В предшествующих разделах подробно анализировались некоторые примеры тютчевского поэтического словообразования, «собирания мира» в тютчевских словах: изобразится («Последний катаклизм»), хаос – мир («О чем ты воешь, ветр ночной»), бездна – мир («День и ночь»). Один из основных признаков этих личностно-стилевых слов – неотрывность их семантических центров и смысловых перспектив от звукового и акцентно-силлабического строения. «Вещество слова у Тютчева как-то одухотворяется, становится прозрачным», – писал И. С. Аксаков ⁴ . Действительно, в этой «прозрачности» смысл звучит, а звуковой комплекс оказывается не обозначением, а, как говорил тот же Аксаков, «плотью мысли» или, точнее, плотью смыслообразо-вания. Здесь не готовое единство, а впервые происходящее воссоединение звука и смысла, что и позволяет говорить о новом слове-имени для того, что до этого имени не имело. И для создания такого нового слова-произведения поэту необходима обращенность ко всей полноте творческих возможностей языка.