Такое ритмическое развитие становится необходимой формой претворения речевых партий героев-антагонистов в ритмическое воплощение внутренне противоречивого единого лирического мира. «Двоемирие» романтического поэта и черни, в свою очередь, становится здесь предметом лирической рефлексии и переходит из внешнего во внутреннее, внутриличностное единство. Содержание этой личностной целостности как раз и призвана воплотить стиховая форма.
Аналогичное ритмическое единство мы находим и в стихотворном диалоге «Герой» (1830). Хотя средние данные профиля ударности в этом стихотворении дают несколько иную картину, чем в «Поэте и толпе» (второй и четвертый слоги по акцентной силе в «Герое» равны друг другу), гораздо более принципиальным является сходство ритмического развития. В речевых партиях Друга и Поэта нет сколько-нибудь подчеркнутой ритмической индивидуализации, но три пары этих реплик образуют своего рода композиционную триаду: в первых репликах и у Поэта, и у Друга небольшое преобладание ударности первой стопы, во вторых – столь же небольшое преобладание силы второй стопы, в третьих – нарастающее равенство.
В заключающем стихотворение монологе Поэта и полное равновесие этих разнонаправленных движений, и опять-таки, как и в «Поэте и толпе», наибольшая полнота ритмического варьирования, расширение диапазона взаимодействующих друг с другом ритмических вариаций, так что все наиболее характерные ритмические формы, представленные в композиции этого стихотворения и в массиве пушкинского четырехстопного ямба вообще, встречаются в этом небольшом монологе:
Во всех стихотворных диалогах переход исторически различных ритмических разновидностей ямба в структурно композиционные планы отдельного произведения соединяет неповторимую индивидуальность конкретной интонационной выразительности ритмических форм с общностью принципов ритмического развития. Один из самых общих композиционно организующих принципов такого рода – гармоническая триада: выявление ритмического противоречия на основе тех разнонаправленных тенденций четырехстопного ямба, которые Пушкин объединял, и его разрешение в финальном синтезе.
Чтобы убедиться, что гармоническая триада в ритмической композиции никак не сводится к схеме 20
, рассмотрим еще одно проявление сходной ритмической закономерности в стихотворении совсем иного типа и характера – пушкинском «Анчаре». (Это позволит нам отчетливее увидеть и общий принцип преображения текста в художественный мир.)Трехчастность в «Анчаре» проявляется наиболее явно в разделении его девятистрофной композиции на три группы по три строфы в каждой. При этом в каждой части на фоне двух четверостиший с однородными и относительно нейтральными ритмическими формами выделяется одно с явными ритмическими контрастами и по степени ударности строк, и по расположению первых двух ударений. Вот эти своеобразные пики ритмической напряженности:
Несомненны переклички этих ритмических кульминаций друг с другом, особенно второй и третьей, о которых я уже говорил и где явные повторы и в то же время своеобразная перевернутость в сочетаниях разнонаправленных и разноударных ритмических форм проявляют смысловые повторы и контраст в социально значимых «именах» действующих лиц: «Но человека человек» – «И умер бедный раб у ног / Непобедимого владыки». Несомненны и усиление ритмической разнородности, и рост ритмического напряжения в наиболее резко выделенном на общем фоне последнем из приведенных четверостиший.
Но в том-то и дело, что эта финальная кульминация не является финалом стихотворения. Если подобные строфы в первых двух случаях действительно завершают трехстрофные группы, то в заключительной части центр ритмической напряженности оказывается в обрамлении двух сходно построенных строф с гораздо более однородным ритмическим строением и однотипной повторяемостью опять-таки нейтральной четвертой формы, замыкающей ритмическую композицию стихотворения четким кольцевым повтором.