Литературные беседы. Книга вторая ("Звено": 1926-1928)

Кнут и его защитники могут мне возразить: «формальный разбор». Не в чести у нас теперь формальный разбор, принято писать больше о душе, о сознании, о внутреннем голосе…

Отвечу на предполагаемое возражение: именно потому я и «придираюсь» к Кнуту формально, что душа, сознание или «внутренний голос» его, мне кажется, того стоят. Но что же делать, – поэзия есть не только тайнотворчество, но и ремесло. И плохой ремесленник в ней — плохой тайнослужитель. Это слишком элементарно и общеизвестно, чтобы подробнее об этом распространяться. Добавлю только, что успехи в «ремесле», конечно, идут параллельно с успехами в духовном развитии и что «голой техники», от всего отделенной, от всего обособленной не существует, — или же эта техника к настоящей поэзии никак не относится.

Пусть же забудет Кнут все, что узнал до сих пор, пусть постарается как бы во второй раз родиться, пусть оставит свои пышно-пустословные оды и дифирамбы, пусть во всем усомнится, пусть, наконец, «потеряет душу», — и тогда, может быть, ему удастся написать стихи, которые не только будут снисходительно одобрены в кругу друзей, – но и «пройдут веков завистливую даль». У него – одного из немногих — есть эта возможность. Но он еще далек от ее осуществления.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ИЗ НАШИХ АРХИВОВ (CAVE) Автобиография «Звена» *

*Примечание редакции. Печатая настоящий исторический документ, редакция сочла своим долгом предпринять ряд археологических изысканий и снабдить рукопись необходимыми научными комментариями, помещенными ниже в выносках, после текста документа.

Я родился в Пасси <1> 5 февраля 1923 года. Помню, был слабеньким, серьезным и не по летам развитым ребенком. Знакомые покачивали головами и говорили: «Не жилец на этом свете. Такой умный ребенок! Не шалит и все рассуждает о культурных проблемах».

Ставили мне в пример моего старшего брата «Дернуведа» <2>, у того чрезвычайно общительный характер: всем интересуется, увлекается политикой, имеет собственную платформу <3>, со всеми спорит. А я рос тихим и задумчивым. Брат каждый день выходит в свет, со всеми знаком, обо всем поговорить умеет; а я больше дома сижу: выхожу раз в неделю и то с неохотой.

Долго у меня не прорезывались зубы. Помню, меня лечил доктор Юниус <4> — известное светило. Впрыскивал мне какую-то политико-экономическую сыворотку. Но он был очень раздражительный, и сыворотка сворачивалась. Мама плакала, а папа ходил нервными шагами по кабинету.

Пригласили профессора Алданова <5>, ординатора больницы святой Елены. Он заявил: «Дурная интеллигентная наследственность. Morbus Academicus

Если не примете решительных мер, станет неизлечимым приват-доцентом».

Мое детство было счастливое, хотя у нас в доме не все было благополучно. Я многого не понимал и мучился. Раз я спросил маму: «Мама, почему у других детей по одному папе, а у меня — два?» Она побледнела и сказала: «Не надо спрашивать. Это — страшная тайна улицы Бюффо <6>. Подрастешь — узнаешь».

А я все видел, все.

Мой первый папа с белыми волосами и в пенсне всегда страшно занят, со мной почти никогда не играет. Он постоянно сидит в кабинете, первой комнате на улицу <7>, пишет обзоры и получает телеграммы <8>. Во внутренние апартаменты никогда, никогда не заходит. Там в двух комнатках живем мы со вторым папой <9>. Он очень строгий, но добрый: иногда показывает мне карикатуры.

Самая интересная в нашей квартире — последняя комнатка, во дворе. Это у нас вроде канцелярии. Там какой-то дядя <10> постоянно играет в шахматы и ни с кем не разговаривает. А другой все отщелкивает на счетах — и доллары и фунты <11>. Мама мне шепнула, что он играет на бирже, я не знаю, что это такое, но, наверное, это очень опасно. Когда вырасту, тоже буду играть в шахматы и в биржу.

Как теперь помню картинки, которые висят в этой комнате. Могу все описать. Вот, например: барышня с бутылью, зовут ее смешно: Piver, и у нее есть не только духи, но и мыло. Потом мальчик, важничающий своим непромокаемым кожаным пальто за 75 франков на байковой подкладке. Я ему немножко завидую.

А сколько надписей — посмотрите: «А. Золотницкий. Драгоценности, старинные вещи, русское искусство. Покупка, прием на комиссию». Вы подумайте, что за человек: русское искусство берет на комиссию! Или еще: большими буквами J. Роvolotzky, а под ним чуть поменьше: rue Bonaparte. В этом сочетании есть что-то царственное.

Или еще одну помню: Киевский портной д. Матлин. Трамваи: 5, 6, 7, 11, 14, 20, 25, 123. И мое детское воображение рисует себе картину: необозримая трамвайная сеть Парижа, и все трамваи бегут к центру, а в центре сидит он — портной Матлин из Киева.

Странно, какие мелочи запомнил!