Литературные беседы. Книга вторая ("Звено": 1926-1928)

…Книга афоризмов Григория Ландау… — Имеется в виду книга Григория Адольфовича Ландау (1877-1941) «Эпиграфы» (Берлин: Слово, 1927). Афоризмы Ландау были высоко оценены такими писателями эмиграции, З. Гиппиус и Г. Иванов (см. письма Г. Иванова В Маркову от 23 июля 1966, 21 марта 1957 в кн.: Georgij Ivanov / Irina Odoejevceva. Briefe an Vladimir Markov: 1955-1958. Mit einer Einleitung herausgegeben von Hans Rothe. — Koln; Weimar; Wien: Bohlau Verlag, 1994. — C.43, 51). Фраза «Если надо объяснять, то не надо объяснять» стала в этих кругах эмиграции поговоркой.

Лабрюйер Жан де (La Bruyere; 1645-1696) — французский писатель, мастер афористической публицистики.

«так он писал, темно и вяло» — «Евгений Онегин», гл. VI, ст. XXXIII.

«человек — мыслящий тростник» — Паскаль Блез. Мысли / Пер. П. Д. Первова. — СПб., 1888. — С. 47.

<«Авдотья-смерть» Б. Зайцева. — «Растратчики» В. Катаева»>. — Звено. — 1927. — 6 февраля, № 210. — С. 1-2.

«Авдотья-смерть» — рассказ Б. Зайцева, впервые опубликованный в «Современных записках» (1927. — № 30. — С. 64-76).

«Кюхля» — роман Юрия Николаевича Тынянова, вышедший отдельным изданием в Ленинграде в 1925 году.

<«Все в масках, кроме одной» С. Юшкевича. — На лекциях Д. Мережковского>. — Звено. — 1927. — 13 февраля, № 211. — С. 1-2.

«Все в масках, кроме одной» — пьеса Семена Соломоновича Юшкевича (1868-1927), опубликованная в журнале «Воля России» (1926, 1927. — № 12, 1. — С. 3-40).

На лекциях Мережковского… — В цикле лекций, организованных редакцией «Звена», Д. С. Мережковский в малом зале Гаво (45-47, rue la Boetie) читал две лекции о Наполеоне, над биографией которого в то время работал: 22 января — «Судьба Наполеона. — Укротитель хаоса (Наполеон и революция)», 31 января – «Наполеон – злой или добрый? – Учитель мужества». Вступительное слово Мережковского к лекции было опубликовано под названием «Наполеон и Евразия» (Последние новости. – 1927. – 27 января, № 2136. – С.3).

Ознакомившись с отзывом Адамовича о лекциях, Мережковский написал

ОТВЕТ Г. В. АДАМОВИЧУ

В «Звене» появилась довольно любопытная заметка Георгия Адамовича, в которой он сообщает свои впечатления от аудитории на моих лекциях о Наполеоне. Главное впечатление: «Глубокий провал» между лектором и аудиторией, — по крайней мере «ее молодой частью». В ней голос лектора был «гласом вопиющего в пустыне». Объясняется же эта «пустыня» тем, что нынешняя послевоенная молодежь будто бы ищет прежде всего «благополучия»; главное для нее — «ne pas s'en faire», или по-русски, «моя хата с краю»; в этом, однако, слышится самому Адамовичу «нечто подлое, по Ломоносову, смердяковское, по Мережковскому». И в заключение автор заметки, признаваясь, что ему «страшно» за меня, спра­шивает, чувствую ли я, что «вопию в пустыне», и что мне «никто не откликнется».

Чтобы ясно ответить, нужно, чтобы вопрос был поставлен так же ясно, и, прежде всего, чтобы видно было, откуда он идет, ибо внутренний смысл вопроса — воля его — зависит от этого — от положения и лица того, кто спрашивает. Но положение и лицо Адамовича не ясны. Где он, с кем? С молодежью ли, которой «страстнее всего хочется благополучия» и для которой высшая заповедь: «моя хата с краю»? Судя по некоторым намекам, он действительно с нею, и соглашается с ее равнодушным «пожиманием плечами» на ужас старшего поколения: «просто нам хочется жить, и для нас каждая жизненная мелочь так же дорога, как вам любая из ваших последних тайн».

Это с одной стороны, а с другой: он как будто соглашается с теми, кто в этом «пожимании плечами» видит нечто «подлое», «смердяковское», и для кого французское: «ne pas s'en faire» или русское: «моя хата с краю» звучит, как циническое «je m'en f…» — «наплевать мне на все». Ему как будто хочется бежать от этой «смердяковской» молодежи. Бежать куда, в какую сторону? Если в мою, то падает его, Адамовича, вопрос: «Не страшно ли мне в моей пустыне?» И возникает другой: «Не страшно ли нам обоим в нашей пустыне?» Если же ему хочется бежать не в мою, а в другую сторону, то, может быть, следовало бы сказать, в какую именно, чтобы я мог знать, с кем говорю, потому что трудно говорить, не видя человека в лицо.

Не буду настаивать на том, что мое впечатление от аудитории, сделавшей мне честь выслушать меня, несколько иное, чем у Адамовича, и что впечатление говорящего от слушающих тоже имеет значение, особенно в вопросе о возможных «провалах» и соединениях — в вопросе более трудном и темном, чем это может казаться со стороны, при неясном положении наблюдателя. Не буду, повторяю, на этом настаивать, чтобы не быть заподозренным в самообольщении. Лучше скажу о моем впечатлении, как слушателя, от другой, подобной же аудитории.