Литературные мистификации

Да и отношения Есенина и Клюева не были столь бурными, как отношения Рембо и Верлена. Разве что истерики Клюева, когда его сожитель, заскучавший от суровой мужской любви, убегал по кабакам и по бабам, а Клюев ложился поперёк прихожей, и Серёжа перепрыгивал его и тикал из дома. Хотя подобные истории и были находкою для богемной прессы, но ничего похожего на дуэли и огнестрельные раны французской пары тут не было и близко.

И самое главное – стихов за Есенина Клюев, разумеется, не писал.

Есенин был поэтом настоящим, верленовского масштаба. Но вот биография его по большей части фейк. И автор этого фейка – он сам.

Во многом есенинская работа на имидж была уступкой требованиям рынка, но мистифицировать свою биографию ему ещё и нравилось. Имидж крестьянского поэта "от сохи" был работой на потребу богемной пулики в той же мере, как и имидж Распутина.  После революции тот же имидж, но уже с некоторой модернизацией, уже был работой на сотрудничество с новой властью.

Представить реального Есенина, одетого от лучших парижских хот кутюр, всегда в котелке и фраке, истинного дэнди среди крестьян?

К черту я снимаю свой костюм английский.

Что же, дайте косу, я вам покажу —

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,

Памятью деревни я ль не дорожу?

Это для кого писано? Это – работа на имидж. Как и фейковый роман с известной танцовщицей, нужный обоим для имиджа. Как и постановочные скандалы в местах скопления прессы – что-то типа прогулок Сальвадора Дали в парижском метро с муравьедом на поводке.

Как и анекдот о том, что Есенин был алкоголиком. Как же, человек из народа, от сохи, должен пить и дебоширить, а то ещё неправильно поймут (или, что ещё хуже, правильно поймут).  Только вот реальный Есенин если и устраивал дебоши, то выпивши только для запаху – а дури и своей хватало. И стихи писал на трезвую голову, в оборудованном кабинете (даже в гостиничном номере оборудовал подобие кабинета), всегда в чистой отутюженной сорочке и тщательно шлифуя каждую строчку.

То ли дело Блок, от подражания которому Есенин когда-то отталкивался, внимательно шлифовал свой стих, тяжело и трудно работая.  Блок имел прямо противоположный есенинскому имидж рафинированного интеллигента. Только вот по жизни он был противоположностью как Есенину, так и собственному имиджу.

В отличие от Есенина Блок пил. Пил он тяжело, жестоко, беспробудно. Жизнь с супругою он превратил в кошмар как для себя и ей, так и для всех окружающих. И стихи Блок умудрялся часто писать не на трезвую голову. И писал сразу, без черновиков, и шлифовать ему было не надо.  Часто по дороге из кабака, он начинал прямо в пролётке спьяну декламировать очередной шёдёвр, и если никто из спутников не спохватывался и не записывал, то стих так и рассеивался навсегда в дымке сумрачного питерского утра.

***

Впрочем, это скорее об имиджах, а не мистификациях, но была в истории питерской богемы мистификация весьма скандальная. И имя ей Черубина де Габриак.

Глава III: Черубина де Габриак

Итак, Черубина де Габриак. В этой истории есть реальный исторический персонаж – некая выпускница женских курсов Елизавета Ивановна Дмитриева, немолодая, не слишком привлекательная и несчастливая особа, обладающая истеричным характером. Впрочем, хотя дама с таким именем по паспорту и существовала, её биография – некий истерический фейк с фантазиями о поездках в Париж, учении в Сорбонне и тому подобных радостях. Впрочем, фантазии для той эпохи совершенно стандартные. Впечатление от общения с дамами эпохи Фицджеральда несколько позже исчерпывающе изложил Александр Вертинский:

Разве можно от женщины требовать многого?

Вы так мило танцуете, в Вас есть шик!

Но от Вас и не ждут поведения строгого,

Никому не мешает Ваш муж – старик.

Только не надо играть в загадочность,

И делать из жизни лё вин трист…

Это все чепуха, да и Ваша порядочность

Это тоже кокетливый фиговый лист.

Вы несомненно с большими данными:

Три-четыре банкротства – приличный стаж.

Вас воспитали чуть-чуть по-странному,

Я б сказал европейски: фокстрот и пляж.

Я Вас понимаю, я Вам так сочувствую,

Я готов разодраться на сто частей…

В восемнадцатый раз я спокойно присутствую

При одной из обычных для Вас смертей.

Я давно уже выучил все завещание

И могу повторить в любой момент:

Фокстерьера Люлю отослать в Испанию,

Где живет Ваш любовник… один студент.

Ваши шляпки и платья раздать учащимся,

А де су сдать в музей прикладных искусств,

А потом я и муж – мы вдвоем – потащимся

Покупать Вам на гроб сиреневый куст.

Разве можно от женщины требовать многого?

Там, где глупость – божественна, ум – ничто.