Литературные воспоминания

«Замечательное десятилетие» существенно дополняет эту картину. Оказывается, что уже и в 1845 году дружескую идиллию омрачали тучи и грозы. Их насылал Белинский то в виде гневных писем, обвинявших друзей в якшании со славянофилами, то в форме статей, обличавших дряблость либерально настроенной дворянской интеллигенции. Теоретический разрыв по коренным проблемам мировоззрения — отношение к материализму и революционно-социалистическому преобразованию действительности, — о котором писал Герцен, явился лишь финальным актом множества столкновений по разным вопросам. Особое недовольство московских «друзей» вызывали в деятельности Белинского его гневные разоблачения демагогических заигрываний славянофилов (да и не только славянофилов, а и «гуманных помещиков» вообще) с «меньшим братом», ложной трактовки ими проблемы народности, национальности и т. д.

Не имея возможности по условиям цензуры прямо нападать на официальную идеологию, на учение церкви, требовавшей от паствы раболепия, кротости и смирения перед власть имущими, Белинский с еще большей яростью обрушивался на неофициальное и прикровенное выражение той же самой идеологии в лице славянофилов. Либеральное же крыло западников видело в славянофилах, хотя и заблуждавшихся, но все же «своих» союзников.

Естественно, что эти разоблачения, еще более усилившиеся в критике Белинского к 1845 году, не могли не вызвать раздражения Грановского и других западников. Демократическая позиция Белинского шла вразрез с их либерально-филантропическим отношением к народу, крестьянству. Со столкновением этих точек зрения мы и встречаемся в Соколове летом 1845 года, о чем рассказывает Анненков.

По-видимому, эта глава, в отличие от некоторых других, писалась им на основании заметок, набросанных тогда же в Соколове, — так характерны обстановка и портреты «друзей» — Грановского, Е. Корша, Кетчера и других. В конце этой главы Анненков точно указывает и «предмет», вызвавший раздражение, — то был блестящий памфлет Белинского «Тарантас…», только что появившийся в июньском номере «Отечественных записок». Споры в Соколове, как описал их Анненков, вращались вокруг той проблемы «взаимоотношений» образованных классов и народа, которая особенно остро поставлена была Белинским в этом памфлете.

Белинский «зацепил» в нем не только славянофилов, как принято думать, а и «гуманных помещиков» в целом. Его разоблачение в лице Ивана Васильевича не просто славянофила, а «европейцам и „либерала 12-го класса“, „европейца, который так гнушается развратным просвещением, либерала, который так любит толковать об отношениях мужика к барину“, не могло не задеть Грановского и многих москвичей. В статье о „Тарантасе“ Белинский едва ли не впервые так прямо отнес слова „либерал“ и „европеец“ к славянофилу.

Что же касается обвинений Грановского по адресу всей русской литературы, которые воспроизводит Анненков, то и они имеют свое объяснение. Весной 1845 года появилась нашумевшая „Физиология Петербурга“, знаменовавшая утверждение нового, „дельного“ направления в русской литературе, враждебно встреченного как славянофилами, так и либеральной „партией“. Преследуя подделки под „народность“ и „национальность“, зло высмеивая всякого рода „брехню русскую, белорусскую, чернорусскую, польскую, венгерскую, чешскую“, как он выражался в одной из рецензий 1844 года, Белинский противопоставлял этой псевдонародной литературе направление „дельное“, в том числе и „дельную“ книгу для народа, которая не морализует, а „старается победить в мужике его национальные предрассудки“.

Очевидно, все это вместе взятое и вызвало острое недовольство московских „друзей“, Здесь и обвинение Белинского в глумлении над простым народом, и нарекания за национальную „бестактность“, и слова О благодетельном влиянии условий цензуры на его нетерпимую речь — словом, полный набор того, что через десять- пятнадцать лет по иному поводу, в иной форме будут говорить либералы о Чернышевском и Добролюбове. И что особенно примечательно-Анненкова нельзя обвинить здесь в пристрастии к Белинскому. Если он к кому и пристрастен, так это к Грановскому, расценивая его выступление против Белинского как целый „переворот“, предвещавший примирение западников и славянофилов.

Ради такого „примирения“ Анненков даже и Белинскому в последний период его жизни приписал „наклонность к славянофильству“. А между тем для Белинского речь шла совсем о другом, нежели о каких-то „уступках“ славянофилам или „отступлениях“ от западнической доктрины, как это представляет себе Анненков. На первый план выдвигались для него уже в практическом смысле борьба с крепостным правом, поиски реальных сил и средств для освобождения от крепостничества не „вообще“, а в интересах „податных“ сословий, с обеспечением крестьянства землей. В связи с этим остро вставал вопрос о помещичьей собственности на землю, о плантаторских вожделениях дворянства, защищаемых царизмом, и, противоположной им, „мужицкой“, революционно-демократической позиции в решении всех этих наболевших проблем общественного развития.