Литературные воспоминания

[077] Толстой Александр Петрович (1801–1874) — граф, высокопоставленный царский чиновник, губернатор в ряде городов, а с 1856 г. — обер-прокурор синода; ханжа и мракобес. Сыграл мрачную роль в судьбе Гоголя и был одним из косвенных виновников сожжения второго тома „Мертвых душ“. Гоголь сблизился с Толстым за границей, в последние годы жил в доме Толстого в Москве.

[078] Гец фон Берлихинген (1480–1562) — немецкий имперский рыцарь, участник Крестьянской войны в Германии, герой одноименной трагедии молодого Гете (1773).

[079] Поездка эта принадлежала к числу тех прогулок, какие Гоголь предпринимал иногда без всякой определенной цели, а единственно по благотворному действию, которое производили на здоровье его дорога в путешествие вообще, как ему казалось, (Прим, П, В, Анненкова.)

[080] Как видим, Гоголь, вопреки мнению, будто он утратил за границей „чувство современности“, был хорошо осведомлен о том, какие проекты отмены крепостного права возникали в правительственных сферах. В данном случае в своих рассуждениях о „пролетариатстве“, о кровной связи русского крестьянства с землей и т. д. он имеет в виду секретную записку министра внутренних дел Л. А. Перовского „Об уничтожении крепостного состояния в России“ (ноябрь 1845 г.) и вызванные ею мнения реакционно настроенных дворянских кругов, всячески сопротивлявшихся отмене крепостного права. Белинский, характеризуя позицию „верхов“ в вопросе об отмене крепостного права, писал П. В. Анненкову (1-10 декабря 1847 г.): „Трудность этого решения заключается в том, что правительство решительно не хочет дать свободу крестьянам без земли, боясь пролетариата, и в то же время не хочет, чтобы дворянство осталось без земли, хотя бы и при деньгах“ (Белинский, т. XII, стр. 436).

[081] В журнальном тексте („Библиотека для чтения“, 1857, № 11, отд „Науки“, стр. 49–50) в этом месте следовали слова, опущенные в издании Воспоминаний и критических терков: „На первых порах Гоголь силится оживить все старые свои убеждения и примирить их с новым воззрением: он поясняет, оправдывает, изменяет смысл новой теории, возбудившей такой ропот, чтобы спасти от нее что-либо. Попытка напрасная! Корень созерцания, добытого с таким трудом, могущественно врос в его сердце и никаких прививок к себе не допускает. Обязанный уступить требованием современной жизни и неизбежным условиям творчества, Гоголь страдает и изнемогает под этим игом. Создание делается нравственной мукой. Жизнь его неожиданно разошлась двумя струями, двумя течениями, и чем более старается он прорыть им одно общее ложе, тем сильнее расходятся они в разные стороны. Измученный и подавленный неблагодарным трудом, он в третий, последний раз уничтожает рукопись „Мертвых душ“, но уже вполне и навсегда, и нисходит сам в могилу“.

ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ 1838–1848

В „Замечательном десятилетии“ наиболее ярко проявилось свойство Анненкова-мемуариста, подмеченное И. С. Тургеневым, его „энциклопедически-панорамическое перо“ (см. письмо к Анненкову от 15/27 февраля 1861 г.). Сложность темы, многоплановость материала обусловили и форму воспоминаний — членение их на массу небольших главок, содержащих то живые зарисовки, то критические экскурсы и раздумья автора.

Анненков долго вынашивал „Замечательное десятилетие“. Поначалу, как всегда у Анненкова, это были „разбросанные заметки“, отдельные наблюдения и мысли, которые он заносил на бумагу по мере их возникновения. По-видимому, ими то он и пользовался, рассказывая П. Г. Чернышевскому в начале пятидесятых годов о Белинском. И лишь впоследствии, уже в семидесятых годах, из этих разбросанных заметок стало складываться „нечто органическое“.

Судя по переписке, Анненков вплотную приступил к созданию „Замечательного десятилетия“ осенью 1875 г., после свидания с Пыпиным летом этого же года в Петербурге и по его настоятельному совету (см. письмо Анненкова Стасюлевичу от 25/13 марта 1876 г. — Стасюлевич стр. 321–322).

Однако в начале XXV главы „Замечательного десятилетия“, рассказывающей о жизни в Соколове в 1845 г., есть такая фраза: „Лето 1845 года оставило во мне такие живые воспоминания, что я и теперь (1870 год), по прошествии с лишком 25-ти лет…“ и т. д.

Трудно поверить, что это „опечатка“, не замеченная ни Анненковым, ни редакторами. Не правильнее ли будет предположить, что мемуарист приступил к созданию этих воспоминаний около 1870 г., в связи со смертью Герцена.

За несколько месяцев до этого (в июле-августе 1869 г.) Анненков встречался в Аахене с больным В. П. Боткиным, внимательно расспрашивал его о Белинском, желая вызвать на воспоминания, читал письма Белинского к В. Боткину. Характерен и тот факт, что накануне смерти В. П. Боткину читали биографию Станкевича, написанную Анненковым, и он пополнял ее своими замечаниями (см. об этом Анненков и его друзья, стр. 578, 580). В этом же году Анненков вел корректуру воспоминаний И. С. Тургенева о Белинском, и это тоже не могло не оживить его личных воспоминаний из дорогой для него эпохи сороковых годов.