Литературные воспоминания

[310] И. С. Тургенев действительно много сделал для „Современника“ с момента его возникновения и до конца пятидесятых годов, будучи не только одним из основных авторов этого журнала, но и как критик, как публицист, как собиратель литературных сил. Из „исторических и критических“ заметок Тургенева в первых номерах „Современника“ известны: рецензия „Генерал-поручик Паткуль. Трагедия в пяти действиях“. Соч. Н. Кукольника“, „Письмо из Берлина“ и „Современные заметки“ (I–IV); „затеяны“ были статья о немецкой литературе и статья под названием „Славянофильство и реализм“.

[311] Имеются в виду такие выступления Тургенева, как „По поводу „Отцов и детей“ (1868–1869), предисловие к собранию романов в издании 1880 г.

[312] Сам Тургенев главную причину своего ареста и ссылки в деревню видел в другом — в появлении в 1852 г. в отдельном издании проникнутых антикрепостническим духом „Записок охотника“ (ч. 1 и II). Он писал 8 марта 1869 г. поэту К. Случевскому: „В 1852 году за напечатание статьи о Гоголе (в сущности, за „Записки охотника“) отправлен на жительство в деревню, где прожил два года… („Первое собрание писем И. С. Тургенева“, СПб. 1884, стр. 155–156), Цензурные материалы, относящиеся к первому отдельному изданию „Записок охотника“, подтверждают догадку Тургенева (см. в книге Ю. Г. Оксмана „От „Капитанской дочки“ А. С. Пушкина к „Запискам охотника“ И. С. Тургенева“, Саратов, 1959).

[313] По поводу своей статьи о книге Гоголя „Выбранный места из переписки с друзьями“ Белинский писал Боткину 28 февраля 1847 г.: „Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи. Ты говоришь, что статья „написана без довольной обдуманности и несколько сплеча, тогда <как> за дело надо было взяться с тонкостью“… Эффект этой книги был таков, что Никитенко, ее пропустивший, вычеркнул у меня часть выписок из книги, да еще дрожал и за то, что оставил в моей статье. Моего он и цензора вычеркнули целую треть, а в статье обдуманной помарка слова — важное дело“ (Белинский, т. XII, стр. 339–340).

[314] Примечание Н. X. Кетчера-„Сочинения В. Белинского“, ч. 11, М. 1861, стр. 115. Рецензия Белинского на третью часть воспоминаний Ф. Булгарина действительно была кем-то изуродована, и ее журнальный текст резко отличался от рукописного. Однако мысль Анненкова о какой-то „терпимости“ Белинского по отношению к его прежним врагам не подтверждается фактами.

[315] Белинский познакомился с книгой левогегельянца Макса Штирнера „Единственный и его достояние“, очевидно, еще в Петербурге (она была напечатана в России, но в начале 1846 г. запрещена цензурным комитетом). В письме к Боткину от 17 февраля 1847 г. Белинский спрашивал: „Прочел ли ты книгу Макса Штирнера?“ (Белинский, т. XII, стр. 332). Не исключена возможность, что и чтение этой книги, являвшейся апологией буржуазного индивидуализма, и разговоры о ней с Анненковым и Тургеневым, знавшим Макса Штирнера лично, натолкнули Белинского на тот ход мыслей, который воспроизводится ниже в воспоминаниях. Характерно и то, что, вскрывая реакционную сущность идей, развиваемых Штирнером, Белинский трактует интересующую его проблему в духе не только „разумного эгоизма“ (Л. Фейербах), но и общественной солидарности, идеи, характерной для революционно-социалистических учений того времени. Трактовку этой проблемы, показывающую подход Белинского не к альтруизму, как думал Анненков, а к материалистическому пониманию истории, Белинский подчинял главной задаче своей эпохи — „пробуждению в народе чувства человеческого достоинства“, осознанию им своих коренных интересов, о чем и писал в известном письме к Гоголю.

[316] Отзыв Белинского о „Сикстинской мадонне“, оспаривавшего мнение „романтиков, особенно Жуковского“, см. в его письме 1847 г. к Боткину из Дрездена (Белинский, т. XII, стр. 384), а также в статье „Взгляд на русскую литературу 1847 года“ (там же, т. X, стр. 308–309).

Может быть, под влиянием вышеизложенных мыслей Белинский и получил представление о „Сикстинской мадонне“, которую потом видел в Дрездене, как об ультрааристократическом типе. Он перевел ее божественное спокойствие, так опоэтизированное у нас В. А. Жуковским, на простое определение, по которому в лице ее выражается равнодушие к страданиям и нуждам низменного нашего мира или, другими словами, полное отсутствие альтруистических чувств. (Прим. П. В. Анненков)

[317] Об этом „движении“ Белинский с оказией писал Анненкову по своем возвращении из-за границы в Россию (см. его письма от 1-10 декабря 1847 г. и от 15 февраля 1848 г.). В последнем письме он сообщал: „Дело об освобождении крестьян идет, а вперед не подвигается“ (Белинский, т. XII, стр. 436–439, 468).