Литературные воспоминания

В тесной связи с настроением Белинского находится уже его призыв,

обращенный к художественной русской литературе и беллетристике — принять за

конечную цель своих трудов служение общественным интересам, ходатайство за

низшие, обездоленные классы общества. Призыв находится в последней, предсмертной статье Белинского, написанной им по возвращении из-за границы и

напечатанной в «Современнике» 1848: «Взгляд на русскую литературу 1847

года». Обозрение это составляет как бы мост. перекинутый автором от своего

поколения к другому — новому, приближение которого Белинский чувствовал

уже и по задачам, какие стали возникать в умах. Не раз и в старое время

Белинский высказывал те же мысли — о необходимости ввода в литературу

мотивов общественного характера и значения как способа сообщить ей ту степень

дельности и серьезности, с помощью которых она может еще расширить

принадлежащую ей роль первостепенного агента культуры. Теперь критик уже

наклонен был требовать от литературы исключительного занятия предметами

социального значения и содержания и смотреть на них как на единственную ее

цель. Разница в постановке вопроса была туг немаловажная, и объясняется она, кроме всего другого, еще и состоянием умов, новыми реформаторскими

веяниями, обнаружившимися в обществе. Тогда именно крестьянский вопрос

пытался впервые выйти у нас на свет из тайных пожеланий и секретного

канцелярского его обсуждения: составлялись полуофициальные комитеты из

благонамеренных лиц, считавшихся сторонниками эмансипации, принимались и

поощрялись проекты лучшего разрешения вопроса, допускались, под

покровительством министерства имуществ, экономические исследования, обнаружившие несостоятельность обязательного труда и проч. Все это движение, как известно, продержалось недолго, обессиленное сначала тайным

противодействием потревоженных интересов, прикрывшихся знаменем

консерватизма, а затем окончательно смолкшее род вихрем 1848, налетевшим на

него с берегов Сены, который опустошал преимущественно у нас зачатки благих

предначертаний [317]. Но до этой непредвиденной катастрофы, казалось, наступила благоприятная минута указать, что все истинно великие литературы

древнего и нового мира никогда не имели других целей, кроме тех целей, какие

поставляет себе и общество в стремлениях к лучшему умственному и

материальному самоустройству. Это именно и сделал Белинский во «Взгляде на

250

литературу 1847 года», причем если из речи, которую повел он тогда, устранить

оценку произведений эпохи, не относящуюся прямо к вопросу, то речь эта может

быть названа предтечей и первообразом всех последующих речей в том же духе и

направлении, сказанных десять лет спустя, за исключением только одной черты

ее, резко отделяющей и Белинского и его эпоху от наступившего за ними

времени. Черта образовалась из особенного понимания самых условий искусства, хотя бы и с политической окраской.

С достоверностию можно сказать, что, когда Белинский писал свою статью, перед глазами его мелькали соображения отчасти и практического характера.

Изящная литература могла пособить, так сказать, родам давно ожидаемой

крестьянской реформы. Как ни упорно держались слухи о признанной

необходимости ее в официальных кругах, никто не говорил о ней прямо в печати.

Множество соображений мешали реформе спуститься на площадь и принять

единственный путь, ведущий к осуществлению ее,— путь всенародных толков.

Из этих мешающих соображений наиболее веское было следующее: ни одно

самое умеренное и сдержанное слово, ни одно самое хладнокровное и

бесстрастное исследование, которые захотели бы говорить о поводах к изменению

крепостничества,— этой коренной основы русской жизни,— не могли бы

обойтись без характеристики темных сторон, ею порожденных и оправдывающих

посягновения на ее существование и заведенные ею порядки. Избежать горькой

необходимости — осуждать прошлые времена и вместе сохранить в целости идею

реформы, их отрицающую,— вот что составляло трудную дилемму, на

разрешение которой уходила бесплодно вся энергия нововводителей и которая

постоянно держала их на почве осторожных внушений и намеков, не

обязывающих к немедленному принятию решения. Литература романов,

повестей, так называемая изящная литература вообще, могла сослужить при этом

большую службу. Она не обязана была знать о существовании затруднений и

опасений по делу реформенной пропаганды, а прямо и смело начать ее от своего

имени. Обманывая глаза своим притворным равнодушием к политическим

вопросам, занимаясь, по-видимому, самым ничтожным делом приискания тем и

драматических сюжетов для развлечения публики, литература эта могла войти

потаенной дверью в самую среду вопросов, изъятых из ее ведения, что уже и

делала не раз. «Записки охотника», «Записки доктора Крупова», «Бедные люди»

Достоевского, а наконец мелодраматический «Антон Горемыка» и «Деревня» уже

показали, как произведения чистой фантазии становятся трактатами по

психологии, этнографии и законодательству. Белинский думал, что пришло время

для лигературы взять на себя всю ту работу, которую другие деятели откладывали