Литературные заметки. Книга 1 ("Последние новости": 1928-1931)

Особенно ясна эта столичность в литературе. Но, как в былое время Петербург и Москва питались и поддерживались «соками провинции», так теперь и русский Париж не должен бы замкнуться в себе… К сожалению, это бывает. Особенно часто, повторю, это бывает в литературе, — в частности, в молодой литературе. Кто спорит? Наши здешние молодые литераторы учились по лучшим образцам, чем их провинциальные собратья, было им у кого и получить совет или указание в случае нужды. Там, в Афинах, Шанхае или Сан-Франциско, приходится начинающему писателю развиваться в одиночестве, — а одиночество выносят только очень сильные организмы. Там нет «литературной атмосферы», которая, худо ли, хорошо ли, создалась здесь, там нет тех парников, в которых прорастают и слабые, тщедушные корешки… Короче, там нет литературы.

Но там могут появиться люди, литературе нужные: они могут принести ей свой дар, свой жизненный опыт, свои впечатления, сомнения мысли, — чтобы позднее литература все это переработала, использовала. Столицам всегда угрожает опасность некоторого «худосочия», если они ограничиваются сами собой и только на себя надеются. Русский литературный Париж этим уже начинает страдать, — и недаром его сравнивают с былым Петербургом.

Сравнение это я нашел в харбинском сборнике «Багульник», где местный обозреватель, рассказывая о жизни литературы на Дальнем Востоке, пишет:

«Нельзя сказать, чтобы столичная эмигрантская критика встретила наше движение сочувственно или внимательно. Напротив, полностью унаследовав от былого Петербурга недоверчивое или насмешливое отношение к “провинции”, она встречает каждую книгу дальневосточного автора с привычно-снисходительной миной, маскирующей упрямство индифферентизм и глубокое убеждение, что из Назарета не может быть ничего доброго.

Отдаленность от эмигрантских кафе, двух-трех журналов и кружков, бережно хранящих “чистоту русского языка” и выдающих литературные патенты, предрешает многое.

Об этом приходится пожалеть».

Бесспорно!

Но пожалеть надо и о том, что в этой запальчивой статье, кроме обиды, — бесспор­но, справедливой, — чувствуется самомнение, самовлюбленность, вызов, вообще какое-то «Ну, что вы там, вот мы тут!..» Этот вызов, помимо абсурдности его «как такового», объективно неоснователен и неоправдан.

Я прочел харбинский сборник внимательно, без всякой предвзятости: должен сказать, что если даровитые люди среди участников его, может быть, и есть, то писателей — по самой снисходительной оценке, — еще нет, за исключением разве одного Арс. Несмелова.

Столица, конечно, должна слушать свою провинцию. Но провинция не должна отбивать у нее охоты к этому своей завистливой пустой заносчивостью.

Смущает прежде всего предисловие. В нем дается объяснение названию сборника. Оказывается, багульник — это кусты, «из которых брызжет цветами весенняя крепкая ярь». «Россыпи цветов багульника» должны почему-то напомнить Россию. Участники альманаха полны «чувства шири и мощи, смелого порыва и уверенности в жизни», тут даже презрительно кивая в сторону «изломанного, туманного, пресыщенного» Запада.

«Мы живем на Востоке», – гордо заявляют они и в путаном, не совсем грамотном стихотворении в прозе объясняют, «что такое Восток»… В критическом отделе «Багульника» нам рекомендуют как крупного мастера и замечательного художника некоего Всеволода Иванова, которому вредит «банальная фамилия». О романе этого автора, вышедшем отдельной книгой, я расскажу в другой раз. Но боюсь, что предисловие к «Багульнику» написано именно Ивановым: его описание Пекина в том же сборнике столь же нелепо и претенциозно (наудачу: «блестящая осенняя погода дышит умирающим летом», или «солдаты смеются вообще грубо… видали ли вы когда-нибудь нежного солдата?»).

Интересен рассказ Несмелова о фронтовой жизни во время войны с немцами, — интересен и неплохо написан, хотя литературных «обещаний» в нем мало. Таковы же и стихи его: умелые, приятные, но вылощенные до пустоты… Если не ошибаюсь, стихи этого поэта были помещены года три тому назад в «Современных записках». С тех пор, во всяком случае, Несмелов заметно развился.

Об остальных упоминать отдельно нет оснований. Имена их нам ничего не говорят, произведения же еще крайне бледны. Подождем от них «своих слов», — своих и внятных. Очень возможно, что от некоторых из них мы таких слов и дождемся. Сборник мог бы быть интересен в бытовом отношении. Но быт сводится в нем к тому, что иногда в стихах рассказывается:

Идет, качая корзинами,
Мне навстречу китаец-старик

или:

Над Кореей вечер моросистый
Распустил печальное крыло…