В Берлине сильно увлекаются культом старой формы и, вероятно, считают это продолжением пушкинской традиции. Высказываю это предположение потому, что стиль и склад стихов, которые пишутся под лозунгом «назад, к Пушкину», давно и хорошо уже известен, — и что именно таковы многие стихотворения в сборнике «Невод»: внешняя гладкость, внутренняя опустошенность… Пушкин, конечно, за это нисколько не ответственен. Надо было бы только понять одну крайне простую вещь, прежде чем у него учиться: Пушкин 1930 года не мог бы оказаться таким же, каким был Пушкин 1830-го, и оболочка пушкинского искусства жива только потому, что освещена и поддержана изнутри и в точности отвечает пушкинскому сознанию. Мне кажется, в Париже молодые стихотворцы это, в большинстве случаев, поняли: оттого им и надо отдать преимущество перед берлинскими. Они, может быть, не умеют с таким утомительным и назойливым блеском «подать» строфу, как это делает, например, Вл. Пиотровский, но они и не гонятся за этим, зная, что не в этом дело. У них живее сохранилось ощущение единства формы и содержания, они бредут как впотьмах, они чаще срываются, но кое-какие строки, написанные ими, все же, пожалуй, ближе к истинному Пушкину, чем самые упругие, эффектные и отполированные ямбические строфы, украшающие «Невод».
В сборнике этом приятны стихи Раисы Блох, очень бледные, но сквозь ахматовскую интонацию все-таки «свои», затем стихи Белоцветова и, в особенности, Георгия Раевского, Его первое стихотворение «На резкий звон разбитого стекла» — лучшее, конечно, что есть в сборнике. Что касается Вл. Пиотровского, о котором я только что упомянул, то мне хотелось бы еще раз подчеркнуть его формальную одаренность, — к сожалению, слепую, даже в своей области предпочитающую мертвенную законченность живому творчеству… Попадаются в «Неводе» стихи и совсем слабые, почти комические. Одна поэтесса, обуреваемая предчувствием близости новых войн, обращается к женщинам всех национальностей:
Как видно, это перифраза пролетарского гимна «Девочки всех стран, соединяйтесь».
Пражский сборник «Скит» до крайности неровен. Он в меньшей степени представляет какое-то литературное объединение, чем берлинский «Невод». У сборника нет «лица». Каждый из участников его идет своей дорогой, не мешая соседям, но и довольно слабо поддерживая их.
Один из пражских стихотворцев пользуется уже некоторой известностью — Вячеслав Лебедев. Не могу сказать, чтобы его стихи выделялись в «Ските» как нечто сравнительно зрелое или своеобразное. Они расплывчаты, написаны как будто наспех и в вялости своей обманчиво-вдохновенны:
Это было очень хорошо у Уитмена. Но при чтении Лебедева вспоминается знаменитая пушкинская эпиграмма: «Что, если это проза, да и дурная?» Нет в поэтическом искусстве ничего труднее (и на мой вкус — ничего прекраснее) белых стихов, в особенности лишенных строго-определенного размера: очарование звука сведено к минимуму и должно быть заменено остротой словесной выразительности… Когда этого нет, осторожнее опереться на рифмы, как на костыли. Это, очевидно, чувствует Алла Головина, у которой звук спасает стилистически-неряшливые строки, — и отчасти Вл. Мансветов. Роль берлинской поэтессы с «девочками» играет здесь В. Морковин. Он сообщает, что ему
Бедный французский музыкант. Еще раз его тень оказалась понапрасну потревоженной из-за сладкозвучной фамилии… Никогда никаких струн он особенно не пленял, но уж так повелось: неизменно с давних пор, где «грез» – там и Берлиоз. Попробуйте, в самом деле, пустить в поэтический обиход счастливчика Бетховена или Вагнера!
Я намеренно оставил на конец статьи сборник П. Ставрова «Без последствий». О других книгах не стоит, мне кажется, говорить: это было бы интересно только авторам. В литературном отношении они не имеют никакой ценности и не представляют собой «общественного явления», как сборники групповые.