Литературные зеркала

В своей беседе с автором этих строк 20 октября 1985 года Л. Е. Белозерская, на которой Булгаков был женат с 1924-го по 1932 год, рассказывала: "Мы познакомились с Н. Н. Ляминым и его женой - художницей Н. А. Ушаковой. Ушакова подарила Михаилу Афанасьевичу книжку, которую проиллюстрировала: "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей". Ушакова была поражена, что герой-повествователь носит фамилию Булгаков. Был поражен этим совпадением и Михаил Афанасьевич. Я уверена, что повесть послужила толчком к написанию романа "Мастер и Маргарита".

Не объект подражания, не творческий образец. Но толчок, повод, направивший художественные ассоциации в русло нового замысла,- такова функция повестей Чаянова в булгаковской биографии.

Думаю, что совпадение его фамилии с фамилией героя чаяновской повести - не такой факт, от которого Булгаков мог пренебрежительно отмахнуться: мол, случайность! Да, случайность, но из тех, что способны оказать глубочайшее воздействие на натуру художника, особенно если ему предстоит работа над романом о нечистой силе.

В доме Л. Е. Белозерской хранится картина, натюрморт. В центре серебряная ваза с картошкой, впереди, на куске бархата,- луковица, рядом яблоки и репа. А задний план занимает зеркало, в котором отразились невидимые нам детали обстановки. Эта картина висела, по словам Л. Е. Белозерской, над столом Булгакова - в частности, и тогда, когда он начинал свой роман. Натюрморт, как бы повторяющий композицию знаменитой картины Веласкеса "Менины", вновь возвращает меня к теме зеркала.

В СИСТЕМЕ ПАРАЛЛЕЛЕЙ

Сразу предложу такой постулат: параллельное бытие романных реалий, их художественное двойничество - необходимое условие "Мастера и Маргариты".

Мастер не был бы Мастером, если бы он не создал диалог Иешуа с Понтием Пилатом, и он не был бы тем Мастером, которого мы ныне знаем, если бы его Иешуа служил выражению неких абстрактных истин, а не самовыражению Мастера, проверке его лирического автобиографизма на поприще легенды. Проще, Мастер не был бы Мастером, если бы он не был еще и Иешуа. А Иешуа не был бы Иешуа, если бы он не был, вместе с тем, и Мастером. Я здесь далек от мистических концепций - и говорю только то, что говорю, пускай такие сдвиги во времени и образуют непримиримое противоречие с исторической логикой: ведь когда жил Иешуа, Мастер не только не родился, но даже шансы родиться имел крайне ничтожные.

Этическая подоплека булгаковского романа старше (по возрасту!) евангельских заповедей. Она восходит к нравственным симметриям древнегреческого мифа, к фольклорным формулам справедливости с их прозрачной символикой (весы, жертвоприношение, расплата).

Не буду повторять пословичные эквиваленты этой древней, как мир, теории - они уже фигурировали в этой работе раньше - там, где обсуждалась трагедия Нарцисса. Задам лишь один вопрос - риторический, разумеется: что своего привносит Булгаков в вечную тему? Ответ - на каждой странице "Мастера и Маргариты". Прямой - в декларациях (Мастера, Иешуа, Воланда, Пилата, повествователя), косвенный -в сатирических эпизодах, утверждающих позитивное через дискредитацию негативного.

Свобода человеческого духа - и духовность нравственного выбора! Так следовало бы подытожить событийные и риторические, прямолинейно-лозунговые дискуссии на идеологическом форуме "Мастера и Маргариты". Вот за что ратует Булгаков в тексте и подтексте своего романа! Вот какую проблематику разбирают и растасовывают по своим плоскостям изобразительные зеркала мениппеи (мениппею я упоминаю здесь "по делу" - многоплановость этой жанровой формации, подчеркиваемая М. Бахтиным, ее пристрастие к видениям и сновидениям, к вставным эпизодам, к необычным ракурсам, как и многие другие приемы, выражает потребность искусства в утонченнейшей системе отражений) .

Присутствие зеркал на высших идейно-художественных уровнях романа не может не сказаться на его стилистике. Пародийные намеки и обыгрыши, концовки одних глав, перекликающиеся с началами других, словесные повторы и смысловые переакцентировки - все это мизансцены именно из "этой оперы". Таким образом, легковерные текстологи, пытающиеся поймать Булгакова - то здесь, то там - за руку как подражателя, попадаются в собственную ловушку. Ибо Булгаков сознательно намечал лексическую аналогию, умышленно наводил мост между собой и кем-то. Сознательно - то есть в расчете на читательскую догадку: "Ага! Вон то связано с вот этим!" А незадачливые разоблачители воображают себя удачливыми детективами...

Диапазон пародийного "охвата" у Булгакова необычайно широк, я бы сказал, неисчислимо широк. Мы встречаем в "Мастере и Маргарите" вариации по мотивам коллег-сатириков. Так, например, эпидемическая вспышка меломании в учрежденческих стенах (когда люди буквально против своей воли горланят: "Славное море, священный Байкал") явно перепевает главу "Двенадцати стульев": пассажиры речного парохода с неодолимым ражем измываются там над "Стенькой Разиным". Показательно, что в обоих случаях песни исполняются фольклорные, в обоих "пресноводные" и "навигаторские".