Литературный агент

— Еще вчера уехали.

— У Мани, наверное, сессия кончилась?

— С ней отец сам занимается, не доверяя нынешним заведениям.

— Они живут на его гонорары?

— В общем, да. Там, сям… в моем журнале, например, принимает участие. И Маня подрабатывает.

— Где?

— Убирает в богатых домах. Но летом у нее нечто вроде каникул.

— И знаменитый писатель позволяет?..

— Сейчас все и все себе позволяют. Маня так хочет… Вообще Старцевы — семья оригинальная, даровитая.

— А где жена Федора Афанасьевича?

— Она, видите ли, исчезла, — сообщил Покровский проникновенно, — много лет назад. Девочки еще крошками были.

— Как это — исчезла?

— Как — неизвестно. Я с ней последний разговаривал, на дачу звонил. Дача ей принадлежала, такой, знаете, модерн «серебряного века»… О чем я?.. Да, последний разговор! И говорили мы, — он усмехнулся печально, — о жареной утке с яблоками к ужину. Помню дословно: «Приезжайте. Вас ждет жареная утка с яблоками… (секундная пауза) Господи, какой ужас!» — вдруг закричала она.

— А дальше что? — машинально я продолжал допрос, чтоб забыться, но не мог.

— Ничего. Розыск ничего не дал. Никто больше не видел ее и не слышал. — Платон Михайлович как будто выдержал минуту траура. — Конечно, нет ее уже на нашей земле. Мария Федора боготворила.

— А он?

— Насколько я могу судить, это была на редкость любящая пара. Исчезновение жены его потрясло, впал в творческий кризис. Только через годы оправился — новый ударчик: старшая дочь из дому ушла. Он совсем сник.

— Юлия начала писать?

— Вышел первый скандальный роман — для кого соблазн, для кого безумие, — перефразировал литературовед апостола Павла. — Шум-гам… Вы, должно быть, слыхали?

— Я то в степях, то в горах, то в пустынях…

— Счастливчик. А мы тут — разгребаем грязь… С отцом у них вышла принципиальная стычка, она сняла квартиру… наверняка этот сукин сын издатель посодействовал. Кстати, вы узнали адрес?

— Узнал.

— Тогда у меня к вам нижайшая просьба, Алексей. Вы должны их помирить.

Знал бы он, о чем просит! Мне безумно захотелось рискнуть и рассказать… «Захотелось» — слабо сказано, не было уже сил носить эту тайную муку в себе. Но Покровский (одна фамилия чего стоит!) выглядел таким праведным и благополучным… даже красивым в своем роде: благородной лепки высокий лоб, прямой нос, волнистая густая борода (не православная бородища, а пиратская, или шкиперская, бородка из 60-х, когда интеллигенция наша чистила себя под Хемингуэя). Крупная породистая голова античного героя досталась хилому туловищу, правда, весьма энергичному. Я еще раньше заметил: литературовед, как правило, не сидит, не стоит (должно быть, и не лежит), а все ходит. Сейчас он носился по длинному узкому балкону, покуривая на ходу и рассуждая: уж коли вы, Алексей, имеете виды на девушку, ваш долг — восстановить семейное согласие и т. д.

— Я бы всей душой, Платон Михайлович…

— Платон. Для вас — Платон.

— Всей душой, говорю, Платон, но… — я набрал в грудь воздуха и решился: — но боюсь, что поздно.

— Поздно? В двадцать один год? — возмутился он. — Да будет вам! Неужели Юлия так испорчена?

— Я не знаю. Понимаете, я не знаю, жива она или нет.

— Не по — ни — маю… — оторопело пропел Покровский и остановился, наконец, словно прирос к полу. — Вы о чем?

— О бревенчатой избушке в лесу.

— Что-что?

— Сегодня ночью, — прошептал я, — там случились события страшные, можно сказать, неправдоподобные.

— Господи, помилуй! Рассказывайте!

— Юла пригласила меня в загородный дом — так она выразилась. Где-то в той местности, где Чистый Ключ и дача Старцевых.

— Она там снимает дом?

— Не знаю. Он встретил нас гостеприимно-распахнутой дверью, зажженной свечой, вином в бокалах.

— Кто встретил?

— Дом, который производит двойственное впечатление, как и сама Юла. Старый пятистенок с русской печью и погребом на кухне и одной большой комнатой. Пурпурной.

— Какой?

— Там ковер именно такого редкого цвета — темно-багрового. И размер уникальный.

— Бог с ним, с ковром. Какое страшное событие?

— Мы выпили бордо, вдруг заснули, а когда я очнулся…

Покровский перебил:

— «Вдруг заснули». Это как?

— Я внезапно провалился в кошмар. Думаю, вино было отравлено.

— Она отравилась, а вы нет?

Платон отшатнулся с явным испугом, наверное, приняв меня за маньяка, который на юбилее Старцева наметил жертву и сегодня ночью привел приговор в исполнение.

— Она не отравилась.

— Ну, Алексей, что вы в самом деле!..

— Я неточно выразился: не яд, но какой-то галлюциноген был подсыпан. Я и вообще с трудом засыпаю, а тут… с женщиной в объятиях отрубился и перенесся на остров св. Пантелеймона.

— Из ее «Школы», — прошептал Покровский, — и из «Ангела».

— Да. Очнулся — она рядом.

— И тоже спит?

Я не отвечал, с натугой преодолевая внутреннюю дрожь; с яркой жутью «восстало» вдруг ее лицо, струйка крови из уголка губ и руки, упавшие на меня…

— Спит вечным сном, — вырвалось глухо. — В спине под лопаткой нож.

Платон строго уточнил:

— Вы опять неточно выразились?

— На этот раз — точно.

— «Органы» в курсе ваших снов?