Литературный агент

Юлия кивнула, медленно, мелкими глотками выпила полный бокал и принялась за эклеры, наслаждаясь, как сластена ребенок. Юная, ухоженная, с очень светлыми волосами, заплетенными в две косы, и ртом в форме розовой розы, выглядела она гораздо моложе и безыскусней, чем на экране, и на демоническую, так сказать, жрицу любви еще меньше походила, чем на прозаика… так, скорее, на студентку из обеспеченной семьи. С чего это я вчера так запаниковал? Мне стало неловко, а она разглядывала меня без смущения, без улыбки.

— Вы с сестрой такие разные и все-таки похожи.

— Так говорят, мы обе в маму.

— А мама ваша где?

Юлия пожала плечами вместо ответа, я не настаивал.

— Итак, что вам надо? Интервью?

— Не для печати… — я улыбнулся. — Сегодня всю ночь и полдня читал ваши романы, у соседа взял, у Платона Михайловича.

— Покровский рекламирует мое творчество! — она заразительно расхохоталась и выпила вина. — Блеск!

— Во всяком случае, книжечки ходили по рукам, зачитаны. А если серьезно: он говорит, что вы губите свою душу.

— Ой, как страшно! Я знаю религиозных фанатов, вы явились меня обличать. Не вы первый.

У нее в сумочке зазвонил мобильник, она кратко переговорила с кем-то, судя по репликам, с человеком близким: «В ЦДЛ… Нет, не одна… Да, с мужчиной… Сама знаю!.. Все, пока!» — и отключилась.

— Кто был вчера у папы?

Я перечислил.

— И дядя Джо приперся? — Юлия присвистнула, ее все забавляло. — Вот его, должно быть, встретили, а?

— Да, неласково.

— Воображаю! — протянула она и продолжила, загибая пальчики с розовыми ногтями: — Лада — стерва, Юлик — придурок, Тимур… — прищурилась и отпила вина, — папараццо со всеми вытекающими пакостями. Платон — козел, травит дичь в своем журнальчике… который и не читает никто. Сестренка — дурочка.

— Вот уж нет! — последнее меня задело.

— Я не в плохом смысле — невинная, наивная, доверчивая, совсем без характера.

— Вы вчера говорили о «блаженстве кротких».

— Забавно. Пусть так: кроткая.

— А отец ваш? Вы ничего не сказали про отца.

— Он исписался еще в прошлом веке. Надеюсь, вы не писатель?

— Нет.

— Нормально. Они меня ненавидят, потому что завидуют.

— Я, видите ли, археолог, почти постоянно в экспедициях и вашу тусовку, вообще современный этап, понимаю плохо.

— Ага, признались! А туда же — обличать.

— Нет, я предостеречь хочу. Когда я увидел вас в «Русском Логосе», то подумал: девочка нуждается в защите.

— От кого? — заинтересовалась Юлия.

— Это было неопределенное ощущение страха. Но после ваших романов понял: от самой себя.

Я говорил обтекаемо, стараясь не спугнуть ее своим страстным участием, не до конца понятным мне самому. Диагноз же мой был таков: начало душевного расстройства с симптомами раздвоения личности.

«Диптих, — язвительно предупредил Покровский, вручая два пестрых томика. — Если хотите — сериал: продолжение уже вовсю рекламируют — «Мария Магдалина в зеркалах». Будет триптих. Третья «мистерия», говорят, еще скабрезнее». Во какое словечко выкопал литературовед!

Я читал и дивился: «еще скабрезнее»! «Голубой» мотив первенца — «Школы Платона» — отношения двух монахов мужского монастыря. Старца (описание его подвижнической жизни в миру) и послушника, шестнадцать лет назад найденного под Рождество младенцем в заснеженных кустах, но, по Божьей воле, не замерзшего. Старец воспитывает подкидыша, искушаясь вожделениями (в духе «Жития св. Антония»); вожделения описаны мастерски; наконец — развязка — они становятся любовниками. И одновременно юноша впервые видит женщину.

Так начинается «Двуличный ангел» — самоубийством старца (в античном стиле он вскрывает себе вены) и торжеством, так сказать, «нормальной любви» юного монаха и богатой дамы (вывернутые наизнанку вариации «Дон Жуана»), которая тоже добром не кончается.

Это не «попса для плебса», не порнография в чистом виде, но и не «святая русская литература», разумеется. Это усмешка дьявола, действие захватывает каким-то мрачным очарованием, сквозит соблазном в «откровенных» сценах свиданий, когда в душе юноши покаянно прокручиваются церковные службы, а в храме преследуют подробности плотских утех в летнем лесу. Переплетение греховного и горнего, доведенное до экстаза на кладбище, и создает тот полный чары эффект; и уединенный остров Святого Пантелеймона, на котором расположен монастырь, кажется одновременно раем и клиникой. Где скрыта тайна (старца, женщины и мальчика), совершаются чудеса, и господствует смерть.

— Мне нужна защита от самой себя? — Юлия наморщила в раздумье круглый крутой лобик. — У меня, по-вашему, раздвоение личности? Ну, чего улыбаетесь?

— Радуюсь, что нет. Вы воспринимаете меня нормально… вы не больны.

— Само собой. Я и не сомневалась.

— Но объясните, ради Бога: зачем вам нужны такие сакральные извращения?

— Я пишу о любви!

— Говоря иносказательно, ваша литургия любви превращается в черную мессу секса. Вы меня понимаете?

— Понимаю: вы явились спасти заблудшую овечку.

— Просто предупредить: оккультные игры — даже игры — очень опасны.

— Вы не творец и путаете интуицию художника с практикой колдуна.