Литературный агент

— Тоже мне Блок с Софией Премудростью! — фыркнула Тихомирова. — Ну, его Любовь показала ему премудрость. И поделом.

— Эксперимент рискованный, — кивнул эрудит Покровский, — непрестанное неутолимое вожделение. У Лондона есть новелла на эту тему «Боги смеются» с печальной концовкой. Потому что условие монастыря в миру — подвиг, который ты извратил. И не ври, будто девочки согласились…

Страстов перебил:

— Юла согласилась. Известное выражение «девочка с огоньком» переиначим: «с холодком». Да, она была такой снежной королевой. Год мы с ней встречались — тайком, романтично, по-студенчески…

— Будет врать-то! — опять не выдержал я. — Семнадцатилетнюю школьницу вы развратили до того, что через год уже она написала свою непристойную «Школу». И тема ваша — эротика в монастыре.

— Я тут ни при чем! Свои литературные занятия Юла от меня скрывала, а через год — весной мы должны были пожениться — я с ней расстался.

— Почему?

— У нее завелся мужчина.

— Кто такой? (фотокор пожал плечами) Маня, может, ты знаешь?

— Нет.

— Вот и мне она его не назвала, просто призналась, что нарушила условие. Но я ее не убил. Юла прожила еще два года.

— Позвольте поблагодарить вас за это. — Я приподнялся и с шутливым поклоном протянул ему руку, но ответного движения не дождался.

— Что за юмор?

— Вы чего-то боитесь?

— Уберите от него нож!

Так вот чего испугался фотокор, побывавший во всех «горячих точках»! Странно. Платон осторожно взял нож забинтованными руками (Старцев умудрился порезать ему ладони — тоже странно, «странности» нарастали… здесь убийца!), вглядываясь в засохшее пятнышко собственной крови:

— Чик-чик — и нет человека! Какая тончайшая заостренная сталь, почти ничто, почти прозрачная паутинка отделяет нас от вечности. Пожмите друг другу руки, друзья, ведь там, может быть, мы уже не увидимся, козлов отделят от ягнят. (Под «платоновским» взглядом мы обменялись рукопожатиями.) А что касается мужчины, — продолжал литературовед, — догадаться нетрудно.

Я конкретизировал:

— Имеется в виду издатель?

— Вы ж его созерцали: своего (и чужого) не упустит. Вдруг — девочка, публике неизвестная, без поддержки, под изысканным псевдонимом, приносит весьма смелую вещь. Талант и красота, увы (или ура! — чтоб авторы не отвлекались), редко совпадают, а тут налицо утонченность нордических героинь Ибсена, Гамсуна в сочетании с творческой страстностью Рафаэля… Ведь так, Манечка?

— Юля была прелесть, но про издателя ничего не рассказывала. Вообще о своей работе ничего, потому что мне «Школа Платона» сразу не понравилась… может быть, я не поняла, я виновата…

— Нет, нет! Кто соблазнит малых сих, тому отлучение, огнь адский!

Кое-кто улыбнулся на «чудачество», Тихомирова ядовито заметила:

— Какой вы милосердный «Ангел-хранитель»! А «Зигфрид» — мелкий мошенник.

— Крупный, — вставил фотокор. — Не интеллигент, вульгарен, с криминалом связан, но!.. не убивают издатели авторов бестселлеров.

Издалека, приближаясь, послышался шум, будто кто-то за кем-то гнался. Я подошел к ступенькам, спускающимся в сад: по аллее меж гроздьями и левкоями гнался за своей химерой «Зигфрид» в полосатом мелкобуржуазном пиджаке.

— Я ж не вас звал!

— А явился незваный, хуже… знаете кого! И званый будет, не волнуйтесь, попозже. — Вагнер вскарабкался на галерею. — Привет. — Мы обменялись рукопожатиями. — Привет, элита! Чего пригорюнились? Добили талант! Археолог вас предупреждал две недели назад: смертью пахнет.

Дети и их родители

С появлением издателя драматическое действие на золотом закате (на галерее, где сидели за поминальным столом «те же и Вагнер») чуть усмехнулось «в сторону» фарса и вновь проявило стихию страха и суровую стройность трагедии, но… но все-таки и усмешечка осталась, притаившись в складках старинных декораций: вскрывать постыдные тайны в присутствии Джона Ильича — все равно что запускать козла в огород. Он присел на перила, должно быть, потому, что его не пригласили за стол — и отвечал всем с полной бесцеремонностью. Но никто не покидал место действия.

— У Юлы на Кутузовском — помнишь, археолог, ты раньше меня смылся? — я нашел ее фото в экстремальном виде. Это кто упражнялся?

— Вот он, — я указал на Тимура.

— Когда?

— Три года назад, — невозмутимо ответил фотокор. — До вас.

— Твое счастье. Ты что — сутенер?

Страстов поморщился; у Вагнера была неприятная привычка орать.

— Нет, я для себя снимал. Точнее…

— Значит, импотент?

— Вагнер, «это было и прошло, все прошло и вьюгой замело». Девочка захотела сфотографироваться в стиле «ню».

— Она была женщиной. Ты сделал…

Тимур перебил:

— Во-первых, не я. Во-вторых: откуда вам известно, что она была женщиной?

— Оттуда!

Тихомирова расхохоталась. Платон заметил грустно:

— Самцы уступают друг другу первенство.

Фотокор ушел в дальний угол галерейки, пробормотав «досмотрю до конца»; Вагнер перекинулся на новые жертвы:

— «Ангел-Хранитель», вы затравили юный талант, вы не ангел, а монстр! А вы, мадам, устроили бордель для детей в своем Чистом лесу! А вы, «великий писатель земли русской», турнули из дома родного ребенка…