Литературный архипелаг

Актуальным писателем в военные годы стал Достоевский. Он и раньше был рядом. «Читаю романы Достоевского, — писал он в дневнике 14 июля 1909 г., — невольно слезы навертываются на глаза: несчастные герои, несчастный автор!» Теперь же возникло убеждение, что он владеет тайной жизни и человека. Во-первых, Штейнбергу близка сама манера его философствования — в ходе обычной и обыденной жизни: «…наблюдал, как мороз и лес и молочно-голубые дали и разбежавшиеся врассыпную по близким просторам яблони, — как все это хороводно окружило мои мысли и как мысли мои выступали просто и природно в этом спокойном радостном кругу». Во-вторых, Достоевский умел изобразить вожделенное «единство» субъективного и объективного, «где нет двух действий: я и мир. Где мир сверхличен, где личность сверхмирна» (5.II.1917). Такая модель сознания хранится пока в виде предчувствия.

5

В Петрограде Штейнберг поселился у дяди, литературного критика и публициста Исидора Эльяшева. Воодушевленный, как и многие русские интеллигенты, новыми культурными проектами, Штейнберг работал в научно-теоретической секции Театрального отдела Наркомпроса[23], Институте театральных знаний[24], в редколлегии Театральной энциклопедии, читал лекции в университете, в Петроградском философском институте, Институте живого слова (открыт 15 ноября 1918 г.)[25]. Через брата Исаака он познакомился со «скифами» — группой литераторов (А. Блок, А. Белый, Иванов-Разумник, К. Эрберг и др.), близких по своей идеологии и духовным стремлениям эсеровской партии. Примкнув к ним, Штейнберг оказался причастен к созданию Вольной философской ассоциации[26]. Вместе с другими вольфильцами, подозреваемыми в связях с левыми эсерами, Штейнберг был арестован (15 февраля 1919 г.) и препровожден в петроградскую ЧК. Членом партии эсеров он не был, но, как и многие «скифы», разделял их надежды на социализм в его русском варианте: «Это-то всего лучше и величественнее в русском социализме, что, в отличие от западного социализма, его вдохновляла всегда не жажда мести и славы, не воля к власти и к обладанию, а жажда жертвы за народ и воля к подвигу во имя истины безусловной и справедливости вечной!»[27]. Штейнберг просидел на Гороховой, 2 дольше других и был освобожден лишь 21 марта по ходатайству Э. Эльяшевой-Гурлянд, поручившейся за племянника («…это лицо является беспартийным, исключительно посвятившим себя ученой деятельности»). К ее заявлению было приложено письмо К. Эрберга, удостоверявшее, что он готов взять на поруки арестованного — «чистого духом и слабого телом человека», незаменимого работника и философа-эрудита[28]. Одну ночь, с 15 на 16 февраля, в чекистском застенке Штейнберг провел «на одной койке» с А. Блоком[29].

В 1919 г. он становится членом-учредителем и ученым секретарем Вольфилы, главная задача которой в подготовленной им же «Объяснительной записке к проекту положения о „Вольной Философской Академии“» определялась как «исследование и разработка в духе социализма и философии вопросов культурного творчества»[30]. Так мечта о содружестве вольных философов приобрела реальность. Штейнберг руководил в Вольфиле Отделом чистой философии, вел семинар по Канту, выступал с докладами («Развитие и разложение [в современном искусстве]», «Время и пространство в философии истории», «Берега и безбрежность (К философии истории А.И. Герцена)», «Памяти Лаврова», «Пушкин и Достоевский». «Блестящий лектор, непременный участник практически всех открытых заседаний и активный член Совета», поднявший «уровень дискуссий на серьезную высоту»[31], он выделялся в компании творческой интеллигенции как профессиональный философ: вольфильская общественность видела в нем корректного, суховатого и ученого кантианца[32], а К. Эрберг, автор шутливой поэмы «Вольфила», писал о нем:

Тут же «Лилия Сарона»
(Говорю я про Арона)
Охраняем фило-софьей,
Посвятил немного слов ей,
Уверяя, что система-
тической философемы
Он добиться может ныне
Почему-то лишь в Берлине.
Как бы ни было, плененный
И системою прельщенный,
Дух его не хочет воли.
Хоть влюбился бы он, что ли![33]

А. Штейнберг впервые почувствовал себя в ладу с самим собой; «деятель» и «наблюдатель» пришли к согласию. Идеалист и утопист, как все «скифы», он заразился энергией товарищей и потянувшихся к знанию масс и поверил в возможность превращения политической революции в духовную.