Литературный архипелаг

Такова жизнь, что иногда незначительные события, случайности вклиниваются в общественные дела и обнаруживают вещи, которые иначе не обнаружились бы, — совпадения обстоятельств. Я уже упоминал, что Лундберг был связан с семьей Гогоберидзе, друживших с Чхеидзе. Чхеидзе был социал-демократ, кавказский меньшевик, член 1-й Государственной думы, лидер социалистической группы[405]. Я знал его племянницу Анну Ильиничну Чхеидзе, которая в то время находилась в Москве[406]. Узнав о моем приезде, Анна Ильинична Чхеидзе обратилась ко мне с просьбой привезти из Москвы в Петербург и передать из рук в руки курицу матери ее большой приятельницы, княгине Эристовой. Княжна Эристова, дочь очень видного прогрессивного адвоката, была невестой офицера гвардии, князя Мингрельского. Ее жених был арестован в Петербурге, где он скрывался под чужим именем, и привезен в Москву. Молодая княжна последовала за ним в Москву, где ей сообщили, что он уже расстрелян два дня тому назад, а труп его находится в морге. Княжне разрешили прийти в морг попрощаться и указали на ящик. «Этого быть не может, этот гроб ему не по росту, он был исключительно высокого роста». — «Что ж, что высокий, так согнули его». Они согласились открыть гроб — в гробу лежал не Мингрельский, а другой человек. Эристова не могла оправиться от этого удара, и Анна Ильинична боялась оставлять ее одну. «Вы должны пообещать мне, — сказала Анна Ильинична, — что не уйдете, пока я не вернусь, даже если меня не будет часа два или три». Я и провел эти два-три часа с княжной, которая даже и в этом состоянии была очень хороша собой, и этим приобрел доверие Анны Ильиничны. Когда я справился о Лундберге, она сказала: «Будьте осторожны, ему нельзя доверять, он несомненно секретный сотрудник Чека»[407].

Вернувшись в Петербург, я ничего не говорил о Лундберге. Разумник Васильевич и Эрберг знали его как очень способного и талантливого литератора. Членам нашего содружества я передал о своей поездке и высказал мнение, что время для восстановления толстого русского журнала, такого, как народнические «Заветы», старое «Русское богатство» или «Вестник Европы» времен Пушкина[408], еще не пришло. Разумник Васильевич, человек доброго сердца, очевидно, заметил, как глубокой был потрясен. Склонный скрывать глубокие чувства банальными фразами, он сказал: «Пожалуй, вы правы». Это означало конец проекта собственного толстого журнала. Впервые у меня возникла мысль, что, может быть, и наше содружество тоже несвоевременно, как несвоевременен собственный журнал. Я считал долгом, продиктованным лояльностью по отношению к своим ближайшим друзьям, поделиться с ними своими сомнениями. «А что же будет тогда с нашими занятиями семинарского типа?» — в один голос спросили Эрберг и Иванов-Разумник.