Литературный институт

Третья же, моя бывшая сокурсница по матмех факультету ЛГУ Инна Р., была женщиной замечательной со всех точек зрения. И относился я к ней более чем хорошо. Но однажды мы прожили с нею неделю в однокомнатной квартире. Общались целыми днями, гуляли по жаркому летнему городу, за ужином каждый вечер пили коньяк и спали, естественно, бок о бок – наши кровати были разделены полуметром. Но за все ночи я ни разу не протянул руки.

* * *

Психофизиологическое неприятие имени «Инна» нашло у меня литературное выражение.

Инной я окрестил самую несимпатичную женщину из моих произведений – жену главного героя в романе «Хрустальная сосна».

* * *

Все описанное иррационально, но все именно так.

Приверженность к определенным женским именам порой доходила у меня до абсурда.

Достаточно вспомнить 2 эпизода из среднего периода моей литературной жизни – из эпохи литобъединении Рамиля Хакимова при газете «Ленинец», о котором говорилось в мемуаре «Уфа».

* * *

Однажды на заседание «лито» пришла поэтесса Лариса К.

Впоследствии она выпустила книгу; стихов ее я не помню, а на современных порталах ее, к сожалению, не нашел.

Но имя «Лариса» всю жизнь относилось в числу самых приятных для моего слуха и самых любимых для моей души – и в те дни от той женщины я просто млел.

Она была не просто красивой, а заставляла меня трепетать.

Хотя реальную (разумеется, совсем другую!) Ларису – единственную за всю жизнь – я присовокупил к своему списку десятилетиям позже…

Но это – совсем иная история.

* * *

Приходила на Хакимовское литобъединение и поэтесса Лина С.

(Эта женщина состоялась и как поэт и как человек; сейчас она – доктор философских наук и профессор, и при том пишет очень хорошие, пронзительные и грустные стихи).

Изначально я проникся к ней тоже из-за имени.

Оно напоминало мне об ушедшей эпохе советских номинативных неологизмов.

Например, мою маму звали «Гэтой», и непосвященные считали его либо кратким вариантом немецкой «Гертруды», либо усеченной «Гретой» не-Гарбо, либо русификацией еврейского «Гита» (хотя, увы, еврейской крови во мне нет ни капли). На самом деле имя было придумано моим дедушкой Василием Ивановичем в 1930 году, в эпоху буйства «Марленов», «Октябрин», «Красарм» и даже «Оюшминальдов». И возникло оно от аббревиатуры «ГЭТТ», что означало «Государственный ЭлектроТехнический Трест». Эту надпись прочитал мой дед – парторг ЦК одного из танковых заводов Ленинграда – на первом советском магнето…

(Впрочем, маму стоило назвать именно Гертрудой.

Ведь это имя в советском варианте расшифровывалось как «Героиня Труда».

А моя бедная мама всю жизнь протрудилась, как папа Карло, под руководством всевозможных дураков (единственным нормальным ее начальником был выдающийся советский математик, член-корреспондент АН СССР Алексей Федорович Леонтьев), не имея перед собой никакой цели кроме добросовестного выполнения должностных обязанностей.)

Имя «Лина» является сокращением от «СталИна» – пояснять этимологию не вижу смысла.

Правда, пик «СталИн» приходился на 1953 год, означивший конец Эпохи со смертью Генералиссимуса, а маленькая башкирочка была явно моложе даже меня, родившегося в 1959.

Но это не казалось мне важным; тем более, что Лина С. внешним обликом стопроцентно вписывалась в излюбленный мною женский тип.

В тот период жизни я уже поступил в Литинститут, оторвался от уфимского окружения.

После институтских творческих семинаров это «лито» было нужно мне, как гинекологу – вечер со стриптизом.

Но все-таки я продолжал посещать заседания вплоть до полного развала системы подготовки молодых литераторов в рамках ВЛКСМ.

И делал это исключительно ради того, чтобы посидеть рядом с Линой, не видя и не слыша никого больше.

Недавно выяснилось, что Лина С. к настоящей СталИне отношения не имела: ее звали просто «Линарой»…

И бог знает, проникся ли бы я имманентной страстью к этой черноглазой поэтессе, узнай в свое время ее полное имя…

Но это еще одна совсем другая история.

* * *

Помню также, как я был недолго, но всерьез увлечен своей сослуживицей по БГУ Эмилией Анатольевной Е. лишь из-за аллитераций ее имени и отчества.

* * *

Отмечу попутно, что магия имен в моих жизненных предпочтениях не была исключительно гетеросексуальной.

* * *

В раннем детстве – если быть точным, 12 апреля 1961 года – прохожие указывали на меня, одетого в детский комбинезончик стального цвета и говорили, что по улице Достоевского (бывшей Тюремной) города Уфы идет космонавт Юрий Гагарин.

После этого мне самому хотелось носить имя «Юрий».

Позже привязанность к имени переросла в отношение к его носителям.

Именем определялась моя изначальная расположенность к людям, среди которых были

уфимский поэт Юрий Андрианов (чьи имя и фамилию получил герой одного из моих последних и, пожалуй, самых глубоких произведений – повести «Пчела-плотник»);

уфимский журналист Юрий Федорович Дерфель.

Сокурсники по Литинституту:

петербуржец драматург Юра Ломовцев;