Соотносимым с понятиями "грех" и "воля" оказывается понятие "любовь", обсуждаемое чуть ли не всеми героями пьесы. В первой же своей сцене Кабаниха пытает Тихона, кого он любит больше, жену или же ее, мать. И "слабый умом" Тихон оказывается здесь мудрее умной Кабанихи - он любит обеих, но по-разному. Их диалог обнаруживает столкновение не столько "воль", сколько разных представлений о любви. Для Кабановой допустима только "любовь в законе", любовь, основанная на страхе и покорности - остальное же есть грех. Так обнаруживается ее "домострой", где собственно любви нет места. Для Тихона любовь самодостаточна, но ее истинное содержание раскрывается постепенно: сначала обнаруживается, что свобода для него дороже любви. Свобода категория, которая кажет(39)ся слишком большой и значительной для такого маленького человека, как Тихон. Но драматург погружает самого "тихого" героя пьесы в подлинно философскую коллизию, свойственную трагическим героям: любовь молодого Кабанова проверяется, с одной стороны, свободой, с другой - честью. Когда обнаруживается, что он обесчещен , с точки зрения общепринятой морали не только Калинова, он не обрушивается вместе со всеми на неверную с гневом и презрением, а "хочет обнять ее". Глубина и подлинность его чувства проявляются еще больше, когда он вместо "жажды крови" противника обнаруживает глубокое понимание его и проявляет даже что-то вроде сочувствия к своему более счастливому сопернику.
Самое противоречивое представление о любви воплощено в Катерине. Тихона, как ей кажется, она любит, так как жалеет, как Варвара жалеет саму Катерину, но любит она Бориса, к которому жалости никакой не испытывает, хотя ее избранник в не меньшей степени жертва домашней тирании. Так проявляются как минимум два типа любви: любовь-долг и любовь-страсть, или (в другой терминологии) любовь христианская и языческая страсть. Душевное беспокойство усугубляется особым отношением Катерины к Богу.
Сама Катерина проясняет свою жизнь через сон. Сон - или, точнее, видение о счастливой безгрешной жизни бессюжетен и статичен: он просто воссоздает атмосферу и "пейзаж" рая, где "храмы золотые или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся"2. Почти сразу она рассказывает и иной сон, уже в новой, "грешной" жизни, который удивительно напоминает сны "святые" по своей атмосфере, хотя это видение уже не статично: вместо пейзажа появляется некто, уводящий Катерину из этого райского сада. Ее возлюбленный не видим, но слышим: "кто-то ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует" (с.237). Голубь - один из библейских символов - как бы перешел из первого, "безгрешного" сна, в котором он как символ духа святого был бы более уместен, там, где "храмы золотые, или сады необыкновенные, и все поют невидимые голоса" (с.236), где типичный райский пейзаж видений. То, что голубь попадает во второе видение, не очень понятно, исходя из логики этого видения, зато точно соотносимо с мотивом ключей. Голубь как таковой - это символ любви и верности, и это его значение важно в сцене, когда Катерина, как "голубка", оплакивает утрату своего возлюбленного. Но голубь в соединении с ключом означает святого духа, открывающего врата рая. То, что голубь здесь означает не снизошедшую благодать, а соблазн, подтверждается в сцене "искушения ключом" (выражение С. Ваймана), метанием между райским блаженством, испытанным в недавнем прошлом, и пленительным, притягательным ужасом грядущего ада. Ключ как знак духовной смерти и грядущей геенны огненной отзывается в ее монологе: "он руки-то жжет, точно уголь" (40) (с.251). Грех она уже совершила - при живом муже полюбила другого. Близость двух видений представляется не случайной, ибо речь идет о любви к прекрасному возлюбленному: иначе говоря, Катерина в мужчине хочет видеть Бога. А это вызывает кощунственную мысль, что Бога можно любить как идеального мужчину.