Литературный текст (Проблемы и методы исследования)

Над проблематикой "человека у зеркала" в 1940-е гг. работал М. Бахтин Он оценивал саму ситуацию, сходную с обозначенной у Лакана как "стадия зеркала", резко негативно, но тем не менее усматривал в ней примерно то же содержание, что и Лакан13. "Не я смотрю изнутри своими глазами на мир, а я смотрю на себя глазами мира, чужими глазами, я одержим другим. Здесь нет наивной цельности внешнего и внутреннею Подсмотреть свой заочный образ. ...> Избыток другого. У меня нет точки зрения на себя извне, у меня нет подхода к своему собственному внутреннему образу. Из моих глаз смотрят чужие глаза"14. Иначе говоря, и у Бахтина, и у Лакана (у последнею этот момент акцентирован в меньшей степени) зеркало открывает человеческое "я" некоему целостному и неизбежно ов(63)нешляющему взгляду на себя со стороны Другого. Отсюда - драме раздвоения на "я" и "я" другое, входящее в действительный мир и подчиняющееся его законам, драма осознания раздвоения, пропасти между мной и миром, между "я для себя" и "я для другого" ("свой заочный образ", по Бахтину), причем когда оба возникают из первоначально единого "я в себе". Характерно, что в виде цепочки овнешляющих gestalt'ов, когда-то запущенных зеркалом, бунинский повествоватепь осознает-воспринимает процесс своего взросления по ходу жизни в восьмой главке рассказа: "Я видел себя в этом зеркале ребенком - и вот уже не представляю себе этого ребенка он исчез навсегда и без возврата.

Я видел себя в зеркале отроком, но теперь не помню и его. Видел юношей - и только по портретам знаю, кого отражало когда-то зеркало" (2, с. 274). Все перечисленные и неперечисленные зеркальные отражения признаются повествователем неистинными: "Но разве мое - это ясное, живое и слегка надменное лицо? Это лицо моего младшего, давно умершего брата" (2, с. 274). Они неистинны, ибо, как указывал Бахтин, "одинокий голос чистого самовысказывания и заочный образ никогда не встречаются (нет плоскости для этой встречи) или наивно смешиваются (самосозерцание в зеркале) ...> В заочном образе мира нет голоса самого мира, нет и его говорящего лица, а только спина и затылок"15. Отсюда - "фальшь и ложь, неизбежно проглядывающие во взаимоотношении с самим собою"16. "Фальшь и ложь" возникают именно из-за овнешляющего взгляда зеркала на мое "я". Поэтому Бунин, в частности, не спешит признать собою все зеркальные образы. Хотя все эти образы есть пространственно воплощенное и как бы сегментированное время, которое, в свою очередь, можно представить в качестве пространственной реализации памяти, главного и сокровенного богатства Бунина, человека и художника.

Таким образом, зеркало становится у Бунина символом памяти17, материализованным, вещным ее знаком. И обретение зеркалом этого символического смысла происходит, напоминаем, благодаря тому моменту пробуждения сознания, что навеки связался в воспоминании бунинского повествователя с узнаванием себя в зеркале "у истока дней". Мало того, ситуация встречи с зеркалом оказывается для автора-повествователя "судьбоносной" еще по одной весьма важной причине. Пытаясь "вспомнить еще хоть что-нибудь" о том дне, когда зеркало явилось ему, повествователь говорит, что вспомнить "никогда не удавалось"(2, с. 266): однако, "вспоминая, я быстро переходил к выдумке, к творчеству, ибо и воспоминания-то мои об этом дне не более реальны, чем творчество" (2, с. 266-267). Если принять гипотезу самого Бунина о том, что источник его духа и творчества - некие пра-воспоминания, носящие доиндивидуальный, как бы коллективный и досознательный характер (на чем основана концепция прапамяти в творчестве Бунина, вы(64)строенная Ю. Мальцевым18, то окажется что зеркало дав начало процессу воспоминаний-сновидений, тем самым явилось толчком и к творчеству писателя. Воссоздавая свое первое знакомство с отражательной способностью зеркала, Бунин писал: "И сладко было снова и снова тешить себя несбыточной мечтою побывать, пожить в этой отраженной комнате!' (2, с. 267). Сраженный мир - традиционная и производная от зеркальных свойств метонимическая метафора поэзии, искусства. В ее русле мыслит свое творчество Бунин, но в контексте событий рассказа сама эта формула утрачивает банальность и наполняется смыслом прямым и опасным для художника, обретает оттенок запретности. Как запретные оцениваются повествователем опыты с зеркалом в детстве: "Зеркало блеснуло, завалилось назад - и все исчезло. И как раз в эту минуту кто-то хлопнул дверью, и я вздрогнул и громко крикнул от страха" (2, с. 266). Совпадение деталей ("кто-то хлопнул дверью") здесь, конечно, не может быть чисто случайным. Само слово "сладко" - излюбленный бунинский оксюморон вмещает и смыслы, прямо противоположные его лексическому значению: сладко, т. е. ужасно, жутко, так что захватывает дух, страшно и опасно, но и неотразимо в своей притягательности. Ср. в этом же рассказе при описании похорон сестры: "И как чувствовал я в этот день всю сладость страстных рыданий матери, когда заливающийся тенор грустно утешал ее неизреченной красотою небесных обителей" (2, с. 271).