Литературный тур де Франс. Мир книг накануне Французской революции

Перед тем как оседлать свою лошадь, он забрал из починки плащ: 1 ливр и 3 су, уплаченных в Ла-Нёввиле, своем родном городе, в десяти милях от Нёвшателя, 3 июля 1778 года, за два дня до отъезда. Вероятнее всего, речь шла о рединготе, одежде для верховой езды из плотного, провощенного – от дождя – сукна, ничуть не похожей на ту изысканную одежду, в которой щеголяла знать, с причудливой отделкой и двойными рядами изящных пуговиц. Фаварже интересовала защита от природных стихий. В начале путешествия они были к нему благосклонны. Однако в августе, когда он достиг нижнего течения Роны, солнце палило нещадно, и редингот, скорее всего, был приторочен поверх седельных сумок. Вода почти не беспокоила Фаварже, даже в речных долинах, вплоть до 6 сентября, когда он добрался до Каркассона. Начался ливень. И почти не прекращался всю дорогу от Тулузы до Ла-Рошели. Фаварже пришлось купить новую шляпу: 10 ливров. А еще он провел в седле столько времени, что вынужден был приобрести новую пару панталон: 26 ливров за штаны, купленные вместе с пледом, чтобы не мерзнуть по ночам, поскольку к началу октября они стали весьма прохладными. Дороги в те времена были покрыты таким слоем грязи, что его лошадь оступалась и падала по нескольку раз в день. В конце концов ему пришлось вести ее в поводу, в результате чего он сносил еще и сапоги: 3 ливра и 3 су за подшивку новых подошв. Фаварже потел под лангедокским солнцем, мерз в осенней грязи Пуату, так что вид у него в пути, вероятнее всего, был не самый щегольской. Когда он заходил на очередной деревенский постоялый двор, от него наверняка пахло. За все это время он только два раза потратился на прачку: 1 ливр 10 су в Тулузе и 1 ливр 4 су в Тоннене – в обоих случаях эта плата примерно равнялась дневному заработку одного из печатников STN. При себе у него были охотничий нож и перевязь с пистолетами, которые ему за 10 су почистил и наладил один марсельский оружейник – после того как Фаварже рассказали о бандитах, орудовавших на дороге в Тулон.

Впрочем, сам Фаварже на разбойника с большой дороги похож не был, несмотря на пыль и грязь, что успели въесться в его редингот. Входя в книжный магазин, удобно расположенный на центральной улице очередного города, он должен был выглядеть презентабельно. По прибытии в Лион он заказал костюм с жилетом: 23 ливра 4 су и 6 денье за материал («вуаль», легкая хлопчатобумажная ткань) и пошив. Это была серьезная трата для разъездного агента – пять процентов от годового жалования, – но не запредельная. Дважды в дороге он покупал себе ленты (каждая по 12 су), чтобы подвязывать волосы, которые носил на манер конского хвоста. Парик и шпага были бы ему не по статусу. Однако, как и у многих других путешественников, у него были часы: в сентябре он починил их за 2 ливра и 8 су. В приличном обществе он менял сапоги на туфли: новая пара обошлась ему в Тулузе в 4 ливра и 10 су. Сведения о расходах Фаварже предоставляют нам редкую возможность представить себе человека из низшего сословия, который жил два века тому назад. Впрочем, картина быстро блекнет. Мы не знаем, какого цвета у него были глаза.

Однако мы все-таки можем составить некоторое представление о его характере. Стиль его писем отличается прямотой и отсутствием лишних красивостей, грамматика и каллиграфия безупречны, как и пристало конторскому служащему. Фаварже явно получил неплохое начальное образование, однако даже не пытался упражняться в построении сложных фраз и не пытался прибегать к тем риторическим изыскам и литературным аллюзиям, что время от времени украшали письма его начальства, членов правления STN, людей, несомненно, весьма культурных и начитанных. Его корреспонденция была деловой, такой, в которую особенно не вчитывались. Но насколько его слог отражает общий строй мысли, этот слог должен был принадлежать человеку серьезному, услужливому, трудолюбивому и больше привыкшему держаться в тени. Фаварже не предавался мечтаниям, воспринимал мир таким, какой он есть, и описывал его на языке простом и серьезном: подлежащее, сказуемое, дополнение. Иногда он позволял себе толику юмора – но очень редко. Марсельского книжного инспектора он определил как «одного из тех людей, что готовы съесть собственного брата, дабы не остаться без ужина», а Бюше, владельца книжного магазина в Ниме, как «в своем роде камеру-обскуру». Однако он не слишком увлекался фигурами речи и редко использовал разговорные выражения, свойственные книготорговой среде, – вроде того комплемента, которым одарил Малерба, нелегального книгопродавца из Лудёна: «Умеет он продать свои ракушки» (Il sait fort bien vendre ses coquilles).