Литературоведческий журнал №35 / 2014

Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял.

«Вечные снега» Кавказа, граничащего, по словам Пушкина, с «обителью Бога», – знак бессмертия; уподобление грани алмаза напоминает о чистоте блаженных душ. Внизу – черный мрак адских «трещин», где обитает Змей, Дьявол. Таков масштаб бытия, осмысляемого в поэме, и создать его помогает природа.

Она же углубляет трагический смысл кульминации поэмы – смерти Тамары как временного торжества Демона. Описание Тамары в гробу построено на контрастах жизни и смерти. Тамара прекрасна в смерти, кажется живой, ее ресницы ждут луча зари, чтобы раскрыться навстречу дню – но «бесполезно луч дневной скользил по ним струей златой». «Денница», «цветы родимого ущелья», украшающие гроб, гармонируют с живой, не тронутой тлением свежестью ее черт – красота живой природы окружает Тамару даже мертвую. Но образу жизни в этой картине резко противоречит «странная улыбка» на ее устах. Она выражает «хладное презренье» к жизни души, покидающей тело. Именно она, выражающая (по черновому варианту) «насмешку над судьбой» и «с небом гордую вражду», сильней «навек угаснувших очей» убеждает в том, что Тамара мертва. Она говорит не только о смерти плоти, но и потерянности заблудшей души, попавшей во власть Демона. И природное сравнение помогает передать этот страшный контраст жизни и смерти. «В час торжественный заката» «снега Кавказа» сохраняют «на мгновенье отлив румяный»,

Но этот луч полуживой
В пустыни отблеска не встретит,
И путь ничей он не осветит
С своей вершины ледяной…

Образ мертвой Тамары, отражающий момент ее перехода от жизни к смерти, подобен образу пограничного состояния природы между днем и ночью, когда последний луч, при всей своей яркости, уже «полуживой», т.е. не выполняет главного своего назначения – освещать земные пути и потому становится, как и улыбка Тамары, «напрасным отблеском жизни прежней».

Так красота живой природы диалектически помогает передать трагедию смерти и отпавшей от Бога человеческой души.

Контраст жизни и смерти выражен и в заключительном пейзаже Койшаурской долины. Взгляд поэта движется снизу вверх, подробно описывая три «ступени», три «яруса» бытия. «Внизу рассыпался аул, земля цветет и зеленеет», полна голосов людей, караванов, пенящейся реки – жизни, «вечно молодой». Склон горы описывается в образах старости: замок, «как бедный старец», «седой паук», «старое крыльцо». Здесь нет людей, жизнь представлена насекомыми и пресмыкающимися (паук, «ящериц семья», змея). Образы забвения определяют выбор сравнений: паук – отшельник, змея «блещет, как булатный меч, забытый в поле давних cеч, ненужный павшему герою». Так же забыты память о Гудале и «милой дочери его». А «на крутой вершине» царит смерть, оцепенение вечных льдов. Там кладбище у церкви, «где кости взяты их землей», «черные граниты плащами снежными покрыты», «льды вековечные горят». Даже вечный образ движения – водопады обездвижены: с ними, «морозом схваченными вдруг», сравниваются «обвалов сонные громады». «Скала угрюмого Казбека» не несет на себе ни малейших признаков жизни, хотя бы низшей, как склоны возле разрушенного замка. Все пусто, мрачно, дико, единственные обитатели и посетители этой пустыни – метель и облака. Снова напрашивается сравнение с Пушкиным, у которого «монастырь на Казбеке» своей вознесенностью над землей приближал человека к Богу. У Лермонтова же в финале поэмы-мистерии не нашлось слов о присутствии Бога в мире. Он, возможно, есть где-то «на воздушном океане», «в тумане» меж «хоров стройных светил», куда Ангел уносит спасенную им душу Тамары, но на земле, как явствует из эпилога, лишь «вечный ропот человека» и «вечный мир» «могильных плит».

В «Герое нашего времени», естественно, описания природы более реалистичны, менее пышны, чем в романтических поэмах. Но они по-прежнему наполнены глубоким психологическим содержанием и помогают сделать более объемным идейное содержание романа. И, как всегда у Лермонтова, она не статична, ее развитие определяется внутренними противоречиями, отражающими общую противоречивость бытия и художественного мира лермонтовского романа.