Литературоведческий журнал №36 / 2015

Прежде всего это монарх, тяготящийся властью, но не стремящийся совершенно покинуть свою страну и ее общество. Вместо этого он принимает облик «наблюдателя» и следит за всем, что происходит вокруг, чтобы понять истинные желания и сущность других персонажей. Говоря словами Делеза, он именно «обустраивается на страте»68. Такой паноптический наблюдатель одновременно и вне, и внутри двора.

На этом этапе для него главное – созерцание, хотя он может и действовать или активно подготовлять будущее действие. В отличие от «фланирующего» наблюдателя восточных сказок (например, Гарун аль-Рашида), он наблюдает обычно за тем же двором и теми же людьми, которыми недавно управлял и будет править в будущем. Его опыт не параллельный (днем гуляет по улицам, ночью правит во дворце), а дискретный (на некоторое время он теряет власть, чтобы приобрести новое знание).

В отличие от Ричарда II, его корона поразительно легко снимается и потом надевается снова. «Полая» она только на голове locum tenens, или на голове самого монарха до того, как переход к созерцанию позволил ему увидеть, что мысли каждого «недовольны». Он, пусть временно, дисгармоничен и отчасти рад этому.

И наконец, он понимает, что переходит от одного типа власти к другому. Лишившись возможности повелевать, он приобретает способность наблюдать и делать выводы. Остальные персонажи по-прежнему зависят от него, могут обращаться к нему за советом, не понимая, что он управляет ими, включает в свою игру – но и заставляет их действовать так, чтобы они понимали ошибочность собственной стратегии. Как шут, он может их высмеивать, но ради их моральной пользы; как монарх, он карает тех, кто не использовал возможность услышать голос человека, умеющего видеть, что стоит за «машинами желаний».

В статье о «Мере за меру» Леонард Тенненхаус сравнивает такого монарха с трикстером, который, скрываясь под маской, стремится «реформировать социальный порядок и укрепить традиционные роли»69, в том числе семейные и брачные. Это, разумеется, верно, но нельзя игнорировать почти навязчивое стремление «наблюдателя» сохранить свою позицию, свою отдельность, власть над собой и скрытый контроль за другими. Тенненхаус исходит из того, что единственным желанием такого монарха является вернуть себе власть в государстве. Это верно для тех, кто был насильно свергнут, но даже и они находят преимущества в своем новом положении. Вместе с тем есть и герои, которые добровольно покидают на время престол, чтобы предаться поискам «участочка новой земли», т.е. возможности, оставаясь на старой земле, понять, что происходит на ней и внутри самого себя.

Говоря о возможности вообразить монархию без репрезентативного присутствия монарха, Тенненхаус не случайно упоминает прежде всего «Ричарда II». Только совершив акт дивестиции, пусть притворно или просто исчезнув на время, отсутствующий монарх может то, что впервые открылось мучимому Ричарду, – понять саму сущность своей власти и возвысить ее, подчинив «человеческим ограничениям»70. Вопрос только в том, сможет ли он так же успешно наблюдать, снова став королем, или ответ – в слиянии короля и отстраненного интеллектуала до неразличимости их власти. Я полагаю, что драматурги, прошедшие, как Марстон и Миддлтон, школу стихотворной сатиры, менее заботились о теле короля, а более – о теле интеллектуала, и использовали язык королевской власти, чтобы создать язык власти интеллектуальной.

Это театральное «замещение» (substitution) в измененном виде через несколько десятилетий подхватила и реальная власть. Тенненхаус абсолютно прав, полагая, что добровольный переход монарха на «маргинальную позицию» наблюдателя одновременно отразил опасения, типичные для периода смены династий и предвосхитил будущее бюрократическое государство71. В «переодетом монархе» действительно можно увидеть будущий Паноптикон, но Паноптикон, созданный интеллектуалами для себя как удобную позицию наблюдателя и критика общества, проделывающего с ним делезовскую операцию «детерриториализации». Интеллектуал снимает органы со всего социального тела, так же, как он ранее сделал это с самим собой. Поэтому недостаточно поместить пьесы «переодетого монарха» в контекст династических изменений – точнее будет видеть в них изменения литературные и новые формы саморепрезентации.

Приведем лишь один – наиболее классический – пример «переодетого монарха»: Малеволе / Альтофронт из марстоновского «Недовольного»72. Свергнутый генуэзский герцог Альтофронт (интересно уже его имя!) остается при своем бывшем дворе в качестве «недовольного» паразита Малеволе, нещадно бранящего всех подряд.

Поразительная вступительная ремарка заставляет сразу вспомнить о «Ричарде II»: «Наверху слышна отвратительно дисгармоничная музыка» (The vilest out-of-tune music being heard above)73. Музыка доносится из комнаты Малеволе, как будто он сам источает ее. Дисгармоничную музыку слышат другие герои и ассоциируют ее именно с недовольным: «Этот сумбур вместо музыки доносится из комнаты недовольного Малеволе»74.