Литерное дело «Ключ»

– Не отпускай меня… Нет… Это я тебя не должна отпустить… Не должна… Я знаю: стоит всего лишь раз ошибиться и… Волшебство исчезнет! Навсегда! Боже, как удивительно! Ты облачаешь таким… таким… – Каким «таким», она не уточняла, но полковник прекрасно понимал, что именно она имеет в виду, и это возбуждало куда как больше, нежели прежняя полуодетость. Он уже не чаял занавеса, последним усилием воли удерживая в руке шнур, за который этот занавес тянут. Еще мгновение, еще… Нет, это невозможно, первый раз в жизни именно он потянет за этот шнур, хотя все предыдущие годы его тянули нежные женские руки, исходя великим криком удовлетворения и счастья. Неужели? Неужели на этот раз все произойдет иначе?.. Но в ту, последнюю долю секунды, когда он уже примирился со своим поражением, она вздрогнула, отяжелела и выбросила поток спутавшихся друг с другом слов, смысла которых он не понял, да и не старался, потому что свершилось. В две тысячи пятнадцатый раз (он считал свои победы, он вел им самый строгий учет) он оказался на высоте, и на какой… Ее можно было сравнить разве что с недалеким от этих мест Монбланом.

Он остался на диване, она бессильно распласталась на ковре, у его ног, ее подрагивающее тело все еще вызывало желание. Но сил – их больше не было.

– За все, за все тебя благодарю я! – проговорил так, будто только что сам сочинил, или вырвалось из глубины сердца, быть может… – «Восторг любви нас ждет с тобою! – запел по-русски. – Не покидай, не покидай…»

Она поняла.

– Какой красивый романс… – сказала, уже приходя в себя. – Наверное, русские – очень романтичный, светлый народ?

– Несомненно, – ответствовал бодро и уверенно. Незачем лить помои на собственный народ, пусть он и заслуживает этого. Тем более что, кто ее знает… жизнь и руководство, инструкции опять же учат, что всякое может случиться. Она не должна думать, что он являет собою классического Ивана, не помнящего родства. Это неблагородно даже для самого отъявленного антисоветчика, тем более – из бывших.

– И я так думаю… – кивнула. – Хотя то, что случилось много лет назад в России, печалит, не правда ли?

– Что ж… Ты права, печалит, вызывает гнев и неприятие. Но вправе ли мы винить в случившемся весь народ? Помнится, Пушкин – ты ведь знаешь, кто такой Пушкин? – так вот он утверждал, что и один человек есть весь народ!

– Не совсем так… – тонко улыбнулась. – Это, сколько помню, сказал по поводу «Евгения Онегина» какой-то критик? Белинский, да?

И снова захолонуло под ложечкой. Откуда она может знать? Она ведь не русистка из университета, со славянского отделения. Откуда? Это не может быть случайностью.

– Послушай… – улыбнулся простодушно, – откуда тебе известны такие подробности? Ты разве училась? Этому, я хотел сказать…

– Нет, конечно, – рассмеялась. – А почему ты разволновался, а? – смотрела игриво. – В чем дело, сознавайся!

– Да нет… – замялся, но быстро справился. – Просто так удивительно: в центре Европы – и такое! Ты только подумай! У меня чердак сдуло, можешь понять?

Ее недоумение было таким искренним, что все его страхи улетучились разом.

– Национальный идиом, нет, фразеологизм, скорее. Со мною учились советские, это – от них, – объяснил дружелюбно.

– Надо же… – покачала головой. – Я оденусь? Мы больше не будем?

Он со стоном упал к ее ногам:

– Ты полагаешь, что я Казанова? У нас в России, при Екатерине II, был такой Лука… По фамилии… Ты все равно не поймешь, это непереводимая игра слов. Так вот: он наверняка смог бы.

– Я знаю его фамилию, – сказала, смеясь. – Приков[7], да? Ох уж этот английский!

– Ты – чудо! – обнял нежно, прижал к себе. – И я счастлив! И я – верь в мою искренность, – я очень жалею, что я не Приков!

Домой возвращался ночной улицей. Светили желтые фонари («У нас-то – синие, покойницкие», – подумал с обидой), тихо было и прохладно, за прозрачными витринами антикварных магазинов золотели старинные рамы и зеркала с истлевшей амальгамой, топорщились кресла с гобеленовой обивкой, в сумраке прятались старинные картины, они словно стеснялись давно отшумевшей жизни, оставшейся на холстах умершим мгновением. «Она заметила мое смущение, – неслось в голове. – Она заметила, и это значит, что ее выходка была проверкой: как я отреагирую. И я, идиот, отреагировал глупо, трусливо, она, вероятно, этого и ждала. Теперь – если она из «службы» – я сгорел синим пламенем. И не видать мне отрадных деньков впереди, кандалы глухо стонут в тумане…»