Литораль (ручная сборка)

Он тоже сорвался, и теперь между ним и матерью был один только крик, и люди оглядывались на Наума, потому что он сидел на остановке в городе Мурманске, а в рюкзаке у него за спиной лежал заказ. Наум даже не посмотрел, что это, и вообще про него забыл.

— Ты говоришь сейчас как младенец! Как маленький избалованный ребенок!

— А ты г-г-говоришь как ненормальная! Когда ты сама вообще в п-п-последний раз была в своем уме?!

Мать бросила трубку, а Наум перешел дорогу, сел в автобус и отправился на вокзал.

Он шел быстро, высоко разрезая коленями воздух, ярость вела его с такой скоростью, чтобы не было времени думать.

Возле окошка билетной кассы он порылся во внутреннем кармане куртки, достал наугад несколько купюр, подумал, что должно хватить.

Билетная женщина с густо накрашенными губами и белым воротничком зачем-то спросила его, один ли он едет, и он сразу же начал врать, прямо как в фильме «Один дома», хотя это было вовсе не обязательно: он давно мог ездить без сопровождения. Однако Наума уже несло, и он кивнул в сторону: «Да нет, ну что вы, у нас школьная экскурсия, я просто билет потерял, и они отправили меня покупать новый. Вы не могли бы поскорее? Они без меня уедут, а учительница несет за меня ответственность, и я не могу ее подвести».

Тетенька выслушала его версию без особого интереса, но билет выписала, и стоил он не столько бумажек, сколько Наум достал, а ровно в два раза больше — пришлось порыться в кармане и достать еще.

И только когда зашел в поезд и осмотрелся, вдруг понял, что какая на фиг экскурсия, на нем ведь желтая курьерская куртка, а на спине рюкзак, и внутри недоставленный чей-то заказ.

Полдень стоял высоко, мало отличимый от полночи. Анна зашла в супермаркет на углу, крепко взялась за тележку и агрессивно толкнула ее вперед. Та, скрипя, поддалась. Разговор с Наумом выбил ее из колеи, но она все равно пошла в супермаркет — и потому, что дома не было продуктов, и чтобы в конце концов успокоиться. Это движение — толкать тележку вдоль ровных, лучами расходящихся от клумбы с зеленью и овощами прилавков — всегда действовало на нее умиротворяюще, но сегодня она никак не могла отойти — ни от новости о прогулах, ни от разговора с сыном.

Анна, прищурившись, рассматривала ценники и чувствовала себя старухой — квадратные стекла очков, которые она носила редко, но все же носила, только усиливали сходство. Масло подорожало, а возьмешь его — чистый маргарин, ни вкуса, ни запаха. Хлеб уже черствый — сразу, еще на прилавке. Сыр весь пластиковый и одинаковый на вкус, отличается только упаковками. Помидоры со вкусом бумаги.

Анна толкала телегу, сбрасывая в нее с полок безрадостные продукты, которые больше не приносили ей удовольствия, а ведь она помнила, что когда-то еда служила именно этому — радости. Через желудок, считала она, не то что лежит дорога к сердцу, желудок — это скоростная трасса в любовь. Было время, когда она кормила тех, кого любит, и с кем-то вкусно поесть тоже равнялось любви, касалось любви напрямую, попросту являлось ею. Анна устраивала званые ужины, часами стояла у плиты, почти не уставала, раскладывая салфетки, вилки и расставляя бокалы, она следила за кулинарными программами, иногда посматривала выпуски с Джейми Оливером на сайтах с крадеными фильмами, записывала в тетрадку семейные рецепты пирогов и заливного, то и дело покупала с зарплаты редкое: то какой-нибудь зеленый маринованный бамбук из корейской лавки, то щучью икру, то артишоки в банках, цветом похожие на бывшее когда-то живым из Кунсткамеры. Потом прошло.

В отделе сыров стало привычно холодно, ближе к пельменям заморозило совсем. Анна быстро пробежалась мимо станции молочной, накормив тележку йогуртами и молоком, которое не портится, сколько его ни храни, и наконец-то добралась до теплых бутылок всех оттенков бордово-коричневого.

Губы Хлои приобрели фиолетовый оттенок, когда она закрыла машину и быстрой, слегка неровной походкой отправилась прямо к отелю. У входа стоял Илья — судя по всему, стоял долго — и нервно курил, переступая с ноги на ногу.

— Давно ждешь? — спросила она, как будто это неочевидно.

Илья неопределенно покачал головой, щелчком выбросил окурок и уставился на ее фиолетовые губы.

Хлоя улыбнулась, и эта улыбка была как признание.

Илья сгреб ее в охапку и впился ей в губы. Она пахла вином — горько и южно.

Чайки орали неприлично. Хлоя вторила им — преступно. В номере стояла мгла — хоть глаз выколи. Серые блэкаут шторы рухнули сразу, как только они вошли, хотя это было не важно — снаружи все тот же блэкаут.

Позже уставшая Хлоя задремала, ловко угнездившись на плече Ильи, и тот, будто так и задумано природой, пришелся ей впору. Проснулась она от телефонного будильника — жесткий, чернильный перезвон, неприятный звук, как из таза. Хлоя вспомнила, как много лет назад покупала рингтоны. Ставила музыку вместо гудков. Нелепое развлечение и пошлость. Илья одним касанием вернул тишину, а потом блаженство — она не смогла устоять и выйти вовремя.

— Давай в следующий раз дома? — спрашивает вдруг Илья.

— Где дома? — пугается Хлоя.