Литовские повести

— Ну? — насмешливо спрашивает Теофилис. — Глянь, а ты ученый. Нет уж, братец, я жил там немало, знаю, что к чему. Рублик завелся — руку поднял, забрался с дружками в машину и жмешь куда-нибудь к реке или на край города, а там, братец, только трудись, закатав рукава, лей в глотку, а барышень-то, барышень!.. Не таких, как эти… Ой-ой-ой… Только успевай поворачиваться, каждая тебе на шею вешается. Но, может, вам про девок неинтересно, а? Ты, может, еще за барышнями не ухаживаешь, Бенас?

Бенас краснеет, но не из-за проклятого смущения, вечного спутника чувствительных и ранимых натур, а от злости, презрения, словом, от гневной враждебности к этому пришельцу, который валяется теперь тут, раскорячившись, грязный, и хочет навязать им какой-то свой порядок.

— А если нет, то что? — спрашивает Бенас. — Тогда некому вам будет рассказывать?

— А ну вас к черту! Что может понимать человек, если сам не испытал? — Теофилис вскакивает. — Вацюкас, хватай свою мерялку и жми туда, к ивняку, а ты помоги мне расставить теодолит.

Бенас расставляет треногу, втыкая в землю, ставит на нее теодолит, проверяет, ровно ли стал.

— Уже? — спрашивает Теофилис.

— Уже, — отвечает Бенас.

— Начали! — кричит землемер Вацюкасу, и тот поднимает свою полосатую доску. Теофилис смотрит в глазок инструмента, чудно отведя в сторону правую руку, ветер развевает его коричневые мятые штаны.

Он красиво жестикулирует мохнатыми руками, а пиджак швырнул на большой раскаленный камень, вспугнув спавшую на солнечной стороне ящерицу.

— Жми, отсюда, лентяйка! Черт бы тебя взял!..

И снова размахивает руками, регулируя положение доски Вацюкаса, будто диспетчер на аэродроме, а когда тот не понимает, чего хочет от него землемер, и издали о чем-то спрашивает, Теофилис орет, разинув рот, выплевывая сигарету и скаля пожелтевшие зубы. На его лице дикая ярость, веселье или еще что-то.

Управившись на одном месте, сам перетаскивает теодолит на другое, забыл, что это работа Бенаса, нарочно так делает или просто замечтался? С расставленной треногой в руках задевает за крестовину, спотыкается, сердито сплевывает, а потом смеется.

— Видишь, Бенас, едва не шлепнулся. Вот дожили ножки Теофилиса!

Ничего себе ножки — как у медведя, мохнатые и толстые…

Так они идут с одного участка на другой. Теофилис работает очень быстро. Вацюкас едва успевает бегать, иногда с шестом он убегает так далеко, что нельзя дозваться, тогда Теофилис машет ему, Вацюкас несется, как заяц, а его рубашку, будто парус, надувает ветер.

— Чертовщина! — ругается Теофилис. — Бабы — они всегда бабы, накорябали, напачкали, сам черт не разберет, что сделано, придется перемерить. А ну их к лешему!

— Может, и вам удастся накорябать! — дрожит голос Бенаса.

— Не вам, а тебе, братец… Чтоб не смел иначе говорить… Защищаешь, значит? Ладно, ладно, защищай, так должен поступать настоящий мужчина… Только слюни у меня не распускай, запомни, что все они такие…

— Да ты, Теофилис, всех тоже, чего доброго, не знаешь…

— Братец ты мой, если не я, то кто будет знать? Эх, Бенас, Бенас, склоненная ива. Плохо такой иве, плохо…

— Теофилис, но иногда и на несклоненную собаки… Как видно…

Теофилис молниеносно поворачивается к Бенасу.

— Так, по-твоему?

— Да вроде…

— Гавнюк!

Примерно в полдень Теофилис объявляет перерыв. Вацюкас уже осмелел, ему, видно, с Теофилисом интереснее, чем с Вилией и Милдой, поэтому, волоча за собой шест, он подбегает к Теофилису и Бенасу.

— Чего? — сердито спрашивает Теофилис.

— Что чего? Сами говорили, обед.

— Какого черта сюда прибежал? Есть чем питаться?

— Есть.

— Ну вот… Ладно уж, оставайся…

Теофилис снова ложится на траву, снова кладет руки под голову, снова сердится, глядя на такое прекрасное небо, снова отбрасывает выуженного из бороды муравья.

Бенас говорит:

— Может, вместе покушаем?

— Это ты мне? — спрашивает Теофилис.

— Тебе.

— Спасибо. Ни черта не хочется. Вот если бы кисленького…

Тут Бенас вспоминает и соображает, вот где ему пригодятся яблоки старухи Римидене. Он достает их из кармана и складывает в кучу.

— Может, яблоки сойдут?

— Господи боже! Вот это вещь! — восклицает Теофилис. — От этого не откажусь… Воровал?..

— Да что ты! Зачем воровать. Такая баба дала…

— А… Хорошая баба?

— Неплохая.

— Старая?

— Совсем старуха…

— А… — бормочет Теофилис и принимается смачно хрустеть яблоками — ему-то неизвестно, в сопровождении каких звуков они попали в карман Бенаса. Умяв яблоки, Теофилис все равно остается недоволен, ерзает чего-то.

— Мужики, — говорит он, скребя в затылке, — может, знаете, у кого тут есть?..

Вацюкас не понимает, поэтому спрашивает:

— Что?

— Ну, скажем, водка. Может, гонит кто?

Вацюкас растерян; и он, и Бенас знают, кто гонит, но ведь велено незнакомым не болтать.

— Ну, ну! Чего боитесь-то? Может, я и страшный с виду, но в этом деле меня можно не бояться. На деньги, жми, принесешь, и весело проведем время. Принесешь?

— Принесу, — говорит Вацюкас и бегом пускается в сторону кустов…