Литовские повести

И опять мы ищем большие причины, а тут ведь тоже ничего такого не было: Американец повесился из-за быка, который у него был писаный красавец. Такой красавец и такой редкостной породы (слыханное ли дело: они с каким-то сувалькийцем порешили в Нью-Йорке, что один, когда будет возвращаться на родину, повезет американского бычка, а другой телку; так оно и было; потом на несколько дней, списавшись, выбирался или Американец к сувалькийцу, или сувалькиец к Американцу, когда привезенная телка, ныне уже корова, искала быка; так помаленьку племя американских коров в Сувалькии и вокруг Американца все ширилось и ширилось), что к нему записывались — поверьте! — даже из других приходов. Поначалу Американец приемную (такую загородку) устроил у себя на хуторе; но через год убедился, что это ему в убыток — все ведут и ведут коров, истоптали да загадили и дорогу и весь двор. Тогда он порешил: лучше уж самому с быком путешествовать по белу свету, время-то у него есть, от хозяйства все равно проку никакого. Науськанная этим своим здоровяком, новую затею мужа горячо поддержала и Американша.

Если клиенты жили подальше, он уезжал на телеге и отрывался от дома на целые недели. Его Зубр навострился вспрыгивать на телегу так шустро, что любая вислоухая дворняжка могла бы у него поучиться!

В тот раз он с Зубром отправился пешком за поместье, повел его по аллее, коров там ждало немало, пришлось бы заночевать. Собравшиеся люди, слово за слово, заговорили об обобществлении земли, причем все глубже в этот предмет вникали, а другие, может, даже преувеличивали. Что землю обобществят, ладно, тут Американец и ухом не повел, но, когда один человек сказал, что слышал от русских баб, будто все заберут — и лошадей, и коров, — Американец прислушался.

— Никак, и Зубра придется отдать?

— А как же! Производители в колхозе нужны.

Вот этого и хватило. Насмерть поверил Американец в будущее. Молчал, будто язык проглотил, даже ночевать не остался, хотя клиенты были еще на целый завтрашний день, а то и на послезавтра. Привел он Зубра под вечер в ольшаник Римидиса. А сам простоял на коленях почти двое суток, потому что отпущенный на волю Зубр домой тоже не скоро вернулся, побрел, правда, в сторону дома, но нашел по дороге на пастбище Милашюса подходящих коровенок и остался.

Что за чертовщина! Почему сегодня все шиворот-навыворот кажется Бенасу, все лезут в голову какие-то уродливые, опрокинутые мысли! Просмоленный крест он уже оставил позади, но все равно из головы не выходит, как все боялись везти Американца к нему домой, один только теперешний бригадир не побоялся — уложил Американца на солому, сам преспокойно расположился поверх него на доске и так в сумерках, в жидком тумане покатил по белесой дороге, насвистывая да погоняя лошадь. Бенасу из всей этой истории больше всего запомнились громыхание телеги бригадира, желтая узенькая дорога и его насвистывание… Кстати, этот самый бригадир вчера привез землемера, жалко, Бенас его не встретил по дороге, он умеет про людей рассказывать.

Ах да, можно и не спешить. Вилия и Милда вчера говорили, что этот землемер на работу не кидается и что Бенас с утра может не прибегать, если появится перед обедом, то и хорошо.

Бенас идет мимо сада Римидиса. На краю стоит его сын и показывает Бенасу красный язык.

— Вот я тебе!.. — говорит Бенас и нагибается в поисках палки, но мальчуган удирает и издали опять показывает язык. Да что с ним поделаешь, такое у него разумение. Язык — шутка по сравнению с тем, что сынок Римидиса устроил одной немке. Бродили эти немки после войны по деревням, болбоча что-то и заливая про прекрасную Германию, одна из них с девочкой попросилась ночевать к Римидисам. Обе сразу же заснули на соломе у стены, Римидене ушла доить коров, на плите варилась какая-то каша, а сынок Римидиса пригляделся к этой немке — спала она с широко разинутым ртом, вот он зачерпнул поварешкой этой каши и шмякнул, угостил, проходя мимо… Можно себе представить, каким ужасным образом оборвались сны этой немки, и можно понять, как больно лупцевала Римидене своего сыночка, ну, как последнюю собаку, а тот, когда мать устала лупцевать, отбарабанил: «А я и тебе так сделаю, раз лупцуешь!»

Вот эта ель не раз служила Бенасу для разведки. Когда пасли по соседству коров, то часто лазали с приятелями в сад Римидиса за яблоками. С этой ели было видно как на ладони, далеко ли трудятся Римидис с женой и ошивается ли рядом с ними сыночек. Старуха-то, мать Римидиса, едва яблоки начинали поспевать, всегда бывала в саду. Да толку от нее мало: уши ее не очень слышали, сон клонил на траву, и поэтому старуха вовсю храпела под одной яблоней, а Бенас с удовольствием тряс яблоки с другой — запретный плод сладок!..