Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв.

Этот магнатский класс, «стан» княжат и панят, весьма определенно выделялся из общего строя тех земель, в территорию и бытовые отношения которых врезывался своими владениями и своими привилегиями. Крупные княжеские и панские отчины и выслуги на вечность составляли в строе управления гражданского и военного особые единицы. Их собственники владели ими «со всем правом и панством» — «cum pleno jure et dominio», т. е. на таком же праве, как господарь своими доменами.

Сохранялось такое право и за мелкими владениями, образовавшимися путем дробления крупных: куплей и дарением их частей, дроблением по наследству. Владельцы их могли служить, кому хотят, и тем самым выделялись из общеземской служило-землевладельческой организации по поветам. Крупные землевладельцы, князья и паны, служили, конечно, прямо господарю. Это были «паны хоруговные» со своей, особой от поветовой, хоруговью, под которой они выезжали на войну, с людными «постами» слуг, получая и призыв к посполитому рушенью непосредственно, наравне с хоружими, через которых созывалась поветовая шляхта. И состав их «постов» резко выделяет их из шляхетской массы.

В этих «постах» не мало мелкой шляхты, либо сидящей на землях магнатских, либо добровольно примкнувшей, по бедности, к панской хоругви. Эти «посты» стоят в войске рядом с поветовыми отрядами шляхты, как равносильная им тактическая и военно-административная единица. Уже это одно налагает на магната литовско-русского печать средневекового феодала.

Резко выделялся магнатский класс из местного общества и по подсудности. Первостепенные княжеские и панские фамилии не подсудны местным властям, потому что, как выражается первый статут, они «не суть в поветех».

Таких «панов, которые не судятся у поветех», можно было до судебной реформы 60-х годов «позывать» только перед господаря и его раду. Кроме того, они могли отвечать разве перед господарскими комиссарами, специально на то делегированными: «coram nobis successoribusque nostris aut nostris et illorum commissariis, ad id specialiter deputatis»[145], — читаем в привилее Радивилу. И на сеймах вальных положение этого стана особое; его члены вызывались на сейм лично, т.е. почти все, кто по «полисам» военной силы выставлял крупные «посты» под особою хоруговью. Причина такого особого положения магнатского класса в его значении как государственной административной силы.

Первый статут, упоминая о неподсудных поветовым судам привилегированных лицах, выражается так: «а естли бы кто с панов рад наших, воевод и старост, которые не суть в поветах…» Мы крайне сузили бы понимание этого текста, если бы поняли дело так, что речь идет о неподсудности местным властям лиц высшей администрации. «Паны рады, воеводы и старосты» означает тут целый общественный слой, изъятый для каждого из его членов из обычной подсудности «cum conjuge et ligitima postoritate suaet incolis bonorum»[146] не на время занятия должности, а навсегда.

Впрочем, последняя оговорка не имеет и смысла. Ведь должности неотъемлемы сперва по обычаю, потом по привилею 1492 г., а если на практике оказываются отнимаемыми, то в форме перемещения. Не служащий магнат не предполагается ни правом, ни жизнью. Землевладелец вообще — из тех, кто покрупнее, — державца чего-либо, участник в администрации, правитель хотя бы вотчинных княжих и панских имений своих. Верхи землевладельческого строя, паны-рада и княжата, ordo senatori — класс, а не только группа лиц, занимающих должности.

Состав этого высшего «стана» Литовско-Русского государства определился во вторую половину XV в., со времен Свидригайла, в полном противоречии со статьей Городельского привилея, обеспечивающего католически-вероисповедное единство господарской рады. Любавский выдвинул для объяснения того факта, что во вторую половину XV в. не редкостью были члены рады господарской, «не только римского костела послушный, але и грецкого», ряд наблюдений в пользу мысли, что в эпоху увлечения идеей церковной унии правительственные и иерархические верхи католического мира перестали смотреть на православных как на иноверцев, что сильно смягчились взаимные отношения двух вероисповеданий как на греко-византийской, так и на литовско-русской почве^{149}.

Наблюдения эти во многом, несомненно, интересны, но столь же расплывчаты и неопределенны, как и те вероисповедные отношения, полные колебаний, какими характеризуется данная эпоха^{150}. Но корень этой смены тенденций лежит глубже и указан самим Любавским в IV главе «Литовско-русского сейма». По мере развития более широких задач общей политики Литовско-Русского государства господари не были в силах разрешить их без поддержки «всех других землевладельцев… которые наряду с ними пользовались в своих владениях государственной властью». В них прежде всего ищут они опоры, с ними, по необходимости, делятся властью и влиянием. Взаимоотношения господаря и магнатского класса не могли определяться «идеологическими» мотивами национального, вероисповедного или иного какого характера.