Лица

В тот раз через несколько минут после его звонка ее разбудила смотрительница спального корпуса — молодая жилистая женщина, которая должна была смотреть за девочками, быть им дуэньей, но которая на самом деле редко выходила из своей комнаты и даже не знала имен всех своих подопечных. Она склонилась над Женей, и выражение беспокойства появилось на ее лице:

— Ты не заболела? Твой опекун звонил декану.

Женя отвернулась, но смотрительница упорствовала. Пощупала прохладной худощавой рукой ее лоб, потом поставила градусник под язык, а вынув и посмотрев на него, тихонько присвистнула. — Нужно сейчас же отвести тебя в лазарет.

Она помогла Жене одеться, упаковала маленькую сумочку с туалетными принадлежностями и проводила по ухоженной лужайке в лазарет за часовней.

У Жени была температура — 104 градуса [2]: она подхватила азиатский грипп. В лазарете ей пришлось проваляться десять дней. Бернард прислал ей розы — целую дюжину: золотистые, темно-красные, бордовые; все с длинными стеблями. Женя попросила сиделку их унести — как и в Англии, запах был всепроникающим, а их сладостная гнилость бередила желудок.

Первые четыре дня она лежала одна и почти все время спала. На пятый день, когда угроза заражения других миновала, ее перевели в небольшую палату с четырьмя кроватями. Две из них пустовали.

Женя проснулась после полудня и увидела над собой лицо внимательно вглядывавшейся в нее девочки. Та была в больничном халате, босоногая, волосы сбились вперед. Заметив, что Женя открыла глаза, она слегка отпрянула.

— А ты красивая, — произнесла она как бы извиняясь. — Хай!

— Хай.

Глаза у девочки были маленькими, нос небольшим, а рот широким, широкое лицо все усеяно веснушками. Какое-то вдавленное лицо, подумала Женя, но дружеское и открытое. Она улыбнулась.

— Ты ведь русская?

— Да.

Девочка ухватила Женю за руку и крепко, по-мужски, пожала.

— Лекс Вандергрифф. Лекс — сокращенно от Алексис. Так меня зовут, — улыбка, как солнечный луч, осветила ее простое лицо.

Женя села на кровати и представилась.

— Я несколько раз видела тебя в школе, — сказала Лекс. — Клянусь, ты выглядела великолепно. Но вблизи ты просто чудо! Настоящий динамит!

Женя рассмеялась. Она знала слово «динамит». Но как можно человека сравнивать со взрывчатой смесью? Лекс изъяснялась очень забавно.

— Как это мы раньше с тобой не встречались? Ты живешь в общежитии? Или ты все время болеешь, как те русские героини, которые умирают от обжорства?

— Да нет, я очень здорова.

Лекс скосила голову на сторону и внимательно посмотрела на нее. Что-то не выглядишь такой, решила она.

Женя привыкла, что ее изучают девочки, но с Лекс все оказалось иначе. Другие смотрели на нее как на бесчувственную диковину, которая не способна заметить их интереса. Лекс глядела на нее с восхищением.

— Так что же ты подхватила? — но прежде чем Женя смогла ответить, забралась на ее кровать и затараторила. — Расскажи мне про Россию, про меха, про снег. Обо всем. Как ты сюда попала? Что значит ощущать себя русской? — она так быстро сыпала словами, что они, казалось, сливались в один знак вопроса.

— Что же мне тебе рассказать? — безнадежно переспросила Женя.

— Расскажи о предках.

— О ком?

— О родителях. Об отце и матери.

— Их… нет.

— Умерли? — с интересом спросила Лекс.

— Нет, их забрали, — Жене не хотелось говорить «в тюрьму» или «в ссылку». Что могла подумать ее новая подруга? И как объяснить ей все это?

— Что это значит? — не отставала Лекс.

— Я еще плохо говорю по-английски.

Лекс взглянула на нее и, различив на лице встревоженное выражение, спросила:

— А как ты добралась до Америки?

Но через несколько дней Женя понемногу рассказала историю своей жизни. Лекс слушала зачарованно, слегка озадаченно, извергая потоки вопросов, как только Женя приостанавливалась, пока не уясняла, что та хотела сказать.

Женя рассказывала об аресте родителей, их исчезновении, увечии отца, о потере брата, о стране — обо всем. Иногда ей не хватало слов. Когда Женя начинала плакать, Лекс обнимала ее и укачивала, как маленькую. И девочка чувствовала, что неимоверная ноша становится легче, хватка огромной злобной птицы ослабевает. Пока она рассказывала — об отъезде из России, о Круккаласах, об опекуне, у которого не хватает на нее времени — камень спадал с сердца, лед начинал растапливаться. Лихорадка приносила живые образы.

Желудочный грипп заставлял Лекс внезапно, посредине фразы вскакивать, хвататься за живот и убегать в ванную. Но несмотря на болезнь, девочки безостановочно болтали, шептались в темноте после того, как гасили свет, уменьшили проход между кроватями, чтобы можно было держаться за руки, когда на обход приходили врачи.

Удивительно, думали обе. Они родились в противоположных концах Земли, воспитывались в противоборствующих идеологиях, но потребовалось несколько дней — даже меньше — чтобы они сблизились, точно сестры. Обе ощущали это, но не понимали, как произошло.