Лица

Погиб экипаж так. В Мариновке, в доме баптиста, находился немецкий штаб во главе с генералом — таковы были данные разведки. Группа штурмовиков вылетела 4 августа на задание, в том числе Катушев со своим стрелком, и они, пройдя на бреющем Мариновку, каким-то образом угадали дом баптиста. И пошли на разворот, чтобы начать атаку, хотя в воздух уже поднялись «мессеры» и стали бить зенитки. Первая атака ничего не дала, им помешал вражеский истребитель, которого Егорову все же удалось подцепить, и тот, дымя, ушел за горизонт. На втором заходе Алексей увидел слева еще один «мессершмитт», о чем доложил своим по радио, и тут же добавил, что с другой стороны его атакует второй, а Егоров почему-то замолчал и не стреляет. От первого «мессера» Алеша, сманеврировав, ушел, но второго не миновал, тот подошел почти вплотную со стороны Егорова, а Саша, наверное, уже был ранен или убит. И самолет загорелся, стал терять высоту, экипажи это видели, а помочь ничем не могли. Последнее, что крикнул Алеша по радио: «Ребята, я тяну!», но дотянул он, как теперь стало известно, только до огорода Гусева. Самого падения никто из наших не видел, и потому официальное донесение, пошедшее в штаб дивизии, заканчивалось словами: «Место посадки и судьба экипажа неизвестны», а родителям были отправлены не похоронки, а извещения о том, что их сыновья пропали без вести. Это была щадящая и благородная формула, кем-то и когда-то гениально придуманная, дающая солдату последний шанс, а тем, кто его ждал, пусть призрачную, но все же надежду, потому, что на войне чего не случается: пройдет время, и, чем черт не шутит, вдруг объявится такой «пропавший без вести» в родном полку, возьмет в руки баян, улыбнется двумя рядами белых зубов и скажет: «А нет ли у кого, ребята, сгущеночки? А не рано ли меня похоронили?»

Останки летчиков хорошо сохранились, отчетливо угадывались их контуры, а у Саши Егорова даже сжатые в кулаки ладони. Шестиклассники, стоя наверху, с ужасом смотрели вниз и плакали, прося Валентину Ивановну пустить их в яму. Она пустила Юру Токаленко, самого старательного и спокойного. Юра стал работать с ней в паре, они перебирали руками землю вокруг воздушного стрелка, и вдруг Юра случайно дотронулся до Саши Егорова, и Саша на глазах у всех превратился в прах. Юра побледнел, прошептал: «Всё!», молча вылез из ямы и куда-то пошел, Валентина Ивановна, бросив раскопки, тут же кинулась за ним, их не было до самого вечера, а потом они вернулись, оба опухшие от слез.

А за это время кто-то из ребят обнаружил наконец то, что с таким упорством и настойчивостью все они искали, что оказалось ключом к тридцатилетней тайне исчезновения экипажа — черный оплавленный кусочек металла с едва заметными цифрами. Его немедленно отправили криминалистам в Ворошиловград и, пока ждали ответ, починили и покрасили в Мариновке заборы у всех старух, мужья или дети которых не вернулись с войны. На четвертые сутки Василий Петрович Рудов привез заключение экспертов: металлический комочек оказался медалью «За боевые заслуги», имеющей номер 113492!

Нет, не скоро дело делается, скоро только пишется о делах. Год ушел, прежде чем стали известны имена летчиков, хотя механизм дальнейшего поиска кажется довольно простым. Трудно ли по номеру награды установить имя ее владельца? А по имени — номер части, в которой он воевал? И фамилию того, с кем ушел на последнее боевое задание? А затем трудно ли найти их довоенные адреса и по этим адресам их родных? И пригласить на перезахоронение останков и открытие памятника? Однако для того, чтобы все это сделать, нужны не столько формальные, сколько душевные возможности тех, кто окажется вовлеченным в орбиту поиска.