Лица

Сколько таких на земле? И почему им, таким, действительно легче живется, чем Алексею Побединскому, хотя они едят тот же хлеб и живут под теми же крышами? Они никого не трогают, их никто не трогает. Равнодушие всегда отлично уживалось с любыми порядками, при любом климате, на любом краю света. Он так и сказал мне известными стихами: «Сотри случайные черты, и жизнь покажется прекрасной…» Потом подумал и добавил: «Здесь климат тяжелый, здесь слишком тихо». Еще подумал, решил, вероятно, что я могу не так истолковать его слова, быть может, слишком обобщить их, и сказал: «Я имею в виду климат в прямом смысле этого слова. Вот прислушайтесь — птицы не поют! На все эти скалы всего двадцать ласточек. Разве это жизнь? Я имею в виду жизнь в смысле…»

На следующий день мы увиделись с Алексеем. Вот уже месяц как он возил первого секретаря райкома партии. Если угодно, его уход с автобазы можно считать отказом от борьбы, сдачей, падением. Правда, физически ему приходилось теперь не легче, а, пожалуй, труднее, чем раньше. Ему надо было подниматься с постели даже ночью, они мотались по району целыми неделями, не считаясь с выходными днями, и так же, как неугомонный секретарь, Алексей не знал ни сна, ни отдыха. Сказать, что работа ему нравилась, я не могу, хотя он жаловаться на нее не стал. Но когда мы заговорили о дороге, о быстроходных МАЗах и об асбесте, он повернул голову в сторону, посмотрел куда-то мимо меня, в какую-то бесконечную даль, в которой, как мне кажется, хранились его несбывшиеся мечты, его подбитая, но еще живая романтика.

Я познакомил их, Алексея и Павла. Они довольно долго говорили, внимательно наблюдая друг за другом, спорили, но часто и соглашались. Павел сказал, что еще мальчишкой, учась в школе, он нарисовал однажды стенгазету и с тех пор до восьмого класса носил ярмо художника. А в армии — Павел служил на флоте — он как-то «сдуру» подстриг товарища, и все четыре года к нему приставали: подстриги! «Теперь я ученый, — сказал Павел, — все таланты — при мне». — «Это точно, — сказал Алексей. — Погоняют всегда ту лошадь, которая тянет». Потом, когда речь зашла о деревне Кубайке, о трудной жизни строителей, об учебе, о сушилках и о клопах, Павел, смеясь, сказал: «Уверен, во МХАТе в каждом кресле есть по клопу». — «Да брось ты!..» — сказал Алексей. Он настораживался все больше и больше и к концу разговора весь сжался, напружинился, точно приготовился к прыжку и готов был взорваться, но все же не взрывался, и, мне кажется, я понял почему: он смотрел на Павла с таким выражением на лице, с каким человек после долгого перерыва смотрит в зеркало на собственное отражение, пытаясь угадать, он это или не он.

Когда Павел ушел, я напомнил Алексею одну строчку из его письма. «Мне кажется, — написал он, — что я здесь не нужен». — «А как ты думаешь сейчас?» Алексей надолго задумался, а я терпеливо ждал, потому что для ответа на мой вопрос ему пришлось заглянуть в самого себя.

1966 г.

ПАХАРЬ

Как-то в редакцию газеты «Комсомольская правда» пришло короткое сообщение, приятно нас удивившее: «Десятки колхозов и совхозов Смоленской области выполнили план по зерну». Мы тут же позвонили в Министерство сельского хозяйства и спросили, не микроклимат ли на Смоленщине, но нам ответили: «Да нет, погода как у всех».

Чудес на свете не бывает. Для того чтобы лишний раз убедиться в этом, мне предложили выехать в командировку. Через несколько дней я оказался в колхозе имени Ленина. Его председателя С. И. Бизунова застал чисто выбритым, уравновешенным, без признаков суеты. Мы сели в правлении колхоза и проговорили четыре часа подряд. Нас ни разу никто не прервал, а телефон на столе, которому не прикажешь, бездействовал. Было двенадцать часов дня. Я осторожно сказал: «Страда, вероятно, идет у вас к концу?» — «Зачем, работы хватает, — ответил Бизунов и добавил: — Не страда, а сплошное страдание». Я мельком глянул на его спокойное лицо, и мы отправились смотреть главное картофельное поле, где в этот момент решалась, так выразился Бизунов, судьба урожая. По дороге наш «газик» обогнал одиноко ползущий трактор, а на главном поле мы увидели три комбайна, плывущих в сопровождении горстки людей, и еще два — вдали, на горизонте. Это была типичная картина мирного сельского труда, которую так обожают художники и которая способна вызвать у зрителей блаженное ощущение покоя.

Но именно этот покой, родившийся в моей душе, и заставил меня заволноваться. В самом деле, из номера в номер газеты печатали материалы о битве за хлеб, рассказывали о людях, героически борющихся за каждый колос, а тут — идиллическая картина: не странно ли, читатель?

Что-то «не так» было в колхозе Ленина, хотя — предупреждаю вас заранее — не ждите разоблачений. Колхоз действительно выполнил план, собрав приличный урожай. С помощью какого колдовства ему удалось это сделать, гадать нет смысла. Обратимся к основным компонентам трудного 1972 года, реально отразившимся на результате, и все станет на свои места.

ПОГОДА