Лица

Нет, не могу согласиться с таким мнением. Александр Черняев хорошо работает именно по той причине, что высокая сознательность привела его к мастерству, а профессиональное мастерство еще больше укрепило его сознательность. Процесс взаимен. Как это доказать? Черняев за три года работы на «Красном Сормове» только однажды явился в цех с опозданием на несколько минут: переоделся в другой костюм, в старом забыл пропуск и гонял на такси туда и обратно. Не прогуливать, не приходить на работу с похмелья, не грязнить рабочее место, не «выражаться», не растрачивать попусту время на перекуры и болтовню — все это для него уже не проблема. Когда происходят цеховые собрания, посвященные трудовой дисциплине, Черняева на них «силком не затаскивают», а если и просят присутствовать, то не для того, чтобы слушать, а чтобы высказаться. «Я за приход на работу и уход с работы не по гудку, а по своим часам, — сказал он как-то. — Гудок меня обижает». При таком отношении к обязанностям — можно ли быть плохим токарем? А если хочешь быть хорошим токарем — можно ли иначе относиться к обязанностям?

Вот почему проблемой для Черняева сегодня является не трудовая дисциплина, а производственная, то есть налаженность и четкость работы всех цеховых звеньев. От этого, собственно говоря, в большой степени зависит выполнение Черняевым повышенного обязательства, за провал которого он просто не желает оправдываться. Сам факт его ударничества, таким образом, тормошит окружающих, постоянно напоминает им о необходимости соблюдать производственную дисциплину. Практически все службы цеха ощущают свое несовершенство, но тяготятся им главным образом потому, что Черняев «торчит перед глазами».

Не забудем, что подобную атмосферу породило обязательство Александра сделать пятилетку за три с половиной года. А если бы за три ровно? Если бы Черняев имел возможность работать «на полную катушку», чтобы делать не по 280 нормо-часов в месяц, а по 500? Каким «бревном в глазах» он стал бы для иных в цехе? 500 нормо-часов один токарь, конечно, не сделает. Их надо собирать «по каплям»: например, немного поднять станок над полом или, наоборот, опустить пол, чтобы работать Черняеву было удобно; получше осветить конус, который он, к сожалению, не видит из-за высоко расположенных в цехе ламп; освободить его от необходимости бегать на другой конец цеха затачивать резцы и так далее. «Отправить за себя соседа в туалет, как вы понимаете, я, конечно, не могу, — сказал Черняев, — но все остальные минуты должны быть мои!» Кроме того, 500 нормо-часов можно собирать и «столовыми ложками»: не скупиться с заработком и не менять нормы «на глазок»; обеспечить ритмичное снабжение заготовками и надежными резцами, не рассыпающимися в песок; реконструировать цех, который в 1894 году был павильоном Нижегородской ярмарки, с тех пор не переделывался и зовется рабочими «арматурным сараем»; и так далее, и тому подобное. Таким образом, 500 нормо-часов Черняева находятся не только в зависимости от его собственного таланта и усердия, но и от ряда условий, ему неподвластных. Резервы, резервы, резервы, свои собственные (физические и профессиональные) и чужие (качество работы) — вот что, как воздух, необходимо Черняеву, чтобы «оживить» 500 нормо-часов.

Однако — удивительное дело! — когда иные начальники цехов сталкиваются с трудностями при выполнении производственной программы, — не хватает, положим, людей, — они кидаются сломя голову к начальству в надежде «скорректировать» план, то есть уменьшить. Это их первое душевное влечение. Отнюдь не поиск резервов, которые порой даже искать не надо: они под ногами. В том же арматурном цехе два года назад появилась электромеханическая установка для зачистки деталей. Ее бездарнейшим образом ни разу не запустили. Почему? Потому, что она без вентилятора, прикрепить который — форменный пустяк, да все некогда. Не скажу, чтобы в результате запуска установки был получен большой выигрыш, зато какая яркая иллюстрация к теме: резервы и их использование!

Взвалив на себя 500 нормо-часов в месяц, Черняев, конечно же, и сам не упустил бы, и другим не позволил упустить ни одной «капли». Представляю себе, как бы он «тряс» руководство, прекрасно понимая при этом, что многие его товарищи, а не только он сам, могли бы повысить в результате свой потолок. Без слов, без истерик, молча, — как он «трясет», кстати сказать, и сегодня, потому что нет надобности в словах, если «говорит» его ударный труд, если «кричат» его наполовину не использованные возможности, о которых все знают.